Пассажир последнего рейса
Шрифт:
На другое утро, вызванный из Ярославля, прибыл в Прусово пароходом «Пчелка» отряд рабоче-крестьянской милиции. Милиционеры, к своему удивлению, узнали, что бандитов, дотла спаливших Солнцево, уже разыскивают со вчерашнего дня!
Оказалось, что накануне прибытия милиционеров целая оперативная группа из девяти вооруженных чекистов вышла к реке, временно конфисковала катер у местного рыбацкого союза и спешно ушла в погоню за бандитами вниз по Волге, обойдя Диево Городище.
Моторный катер на следующий день привели обратно из Новодашкова, где преследователи сдали его под охрану пристанского милиционера, а сами ушли, видимо, в сторону железной дороги…
Глава седьмая
Скитница Анастасия
На унженской пристани в Макарьеве ждал рейсового парохода летчик в кожаном реглане, суконном шлеме со звездой и вышитыми крылышками на рукаве. Накануне он отметил у макарьевского военного коменданта свое отпускное свидетельство, удостоверявшее, что комиссару Военного учебно-опытного авиаотряда Сергею Капитоновичу Шанину разрешено увольнение от службы для розыска семьи. За четыре года войны и девять месяцев революции это был первый отпуск летчика Шанина, своего рода премия за действия его эскадрильи при подавлении савинковцев, в Ярославле.
Узнал он в Макарьеве немного. Дальняя родственница, двоюродная тетка, чье новое жилье в городе он отыскал с трудом, поведала ему, что осенью 1912 года Мария Шанина с дочкой Антониной поехали в Ярославль в надежде быть поближе к мужу, но по пути заболевшую Машу сняли с парохода. А вот где сняли — разве теперь узнаешь? Тетка сама провожала тогда Машу с Тоней на пароход и запомнила название: «Кологривец».
Оказалось, что пароход «Кологривец» уцелел и по-прежнему ходит на той же линии. Может, и часть команды осталась прежней? На счастье комиссара Шанина выяснилось, что пароход ожидается через сутки сверху и следует до Кинешмы.
…Длинный одноэтажный «Кологривец» был весь заставлен мешками, бочонками, деревянными сундуками. На палубе и на крыше, в проходах и на крышках трюмных люков ехал народ, в одиночку и семьями, фабричные работницы, мужики с ребятишками и военные с мандатами, кто в соседнее село, кто на край света. Кого ждала лучшая доля, кого — мать сыра-земля… Сергей Капитонович вдавился на мостках в человеческое месиво, ощутил под ногами железный пароходный настил, и через минуту, тоненько отгудев, пароходик заторопился на фарватер.
Сергей Шанин подождал, пока на борту все маленько утрясется и люди кое-как притерпятся друг к другу, обомнутся. Затем летчик пошел в штурманскую рубку. Как всегда, были здесь лоцман и штурвальный матрос, вахтенный помощник капитана и обычный гость в лице судового ревизора. Он-то и Дал Шанину новую нить для продолжения поисков.
— Гражданка с дочерью, говорите вы, товарищ красвоенлет? В августе 1912-го? Давненько! Однако был я тогда на этом пароходе. Ваша жена и дочь? Почему же раньше-то?.. Так, понятно. Я вас не из любопытства спрашиваю, а как будто припоминаю, что действительно примерно в ту пору врач снимал двух молодиц с нашего «Кологривца». Одна — еще девочкой была, а другая… немного старше казалась. Думали все, что — сестры, оказалось, мать и дочь. У матери случился тиф, помню, помню. Их как будто на пристани Яшма ссадили. Мать уже на носилках выносили.
— Кому там сдавали больных? Кто принимал?
— Уж вот этого я, голубчик, не знаю. На месте расспросите.
До конца отпуска Сергею Шанину оставалось теперь двое суток, и нужно было непременно попасть из Яшмы еще и в Ярославль. Пароход вверх — часа через четыре. А между тем Шанин почувствовал, что в этой богомольной Яшме с назарьевским женским монастырем надо бы задержаться и поискать получше.
Куда направиться, коли даже в земской больнице никаких следов Маши и Тони не оказалось?
Монастырь? В больнице сообщили, что там есть фельдшерский пункт. Говорят, оказывают помощь и пассажирам с пароходов, перевязки делают… Заглянуть разве?
и вот по гулкому двору, полному богомольцев по случаю летней назарьевской ярмарки, впервые шагает плечистый летчик в черном кожаном реглане и краснозвездном шлеме, похожем на богатырский. Он тоже впервые видит изнутри монастырские стены, башенки, двухэтажные корпуса келий, соборную паперть с десятками нищих и калек и, наконец, в глубине двора — красное кирпичное здание приемного покоя.
Выяснить о Марии Шаниной и девочке Антонине ничего не удалось. Не разжимая сухих узких губ, осторожная фельдшерица ответила, что ей нет необходимости хранить документы шестилетней давности.
Но тут-то Сергею Шанину повезло!
В приемный покой заглянула старуха монахиня, изможденная трудом рукодельница с воспаленными глазами, красными от бессонницы над вышивками. Назарьевские изделия знали и в Бельгии и в Персии. Старуха попросила перевязать ей порезанный палец. Она сочувственно прислушалась к беседе Шанина с фельдшерицей и решила надоумить мирянина.
— Вы бы, добрый человек, не пожалели труда на наше кладбище сходить. Там сторожем у нас пономарь бывший. Он, не в осуждение будь сказано, к винопитию сильно привержен, но всех покойничков в тетрадочку пишет, да и так, по памяти, любую могилку покажет. Не дай бог, конечно, там близкого человека найти, но если вы полагаете, что супруга ваша в тифозной хворости сюда вошла, то выход ей был один — стопами вперед вон в ту калиточку. Тропою и дойдете с богом. Рано ли, поздно ли все будем в сем месте тихом, скорбном.
Комиссар последовал мрачному совету. Перед самым закрытием кладбищенских ворот шагал он в сопровождении сторожа, к винопитию приверженного, по тенистой дорожке в сем месте тихом, скорбном. Дорожка привела Шанина к выступу кирпичной стены, и тут, на повороте дорожки влево, около молодой белоствольной березки комиссар медленно снял с головы свой остроконечный шлем.
Потому что на простом сосновом кресте увидел он жестяную табличку с давно засохшим на ней венком из лютиков. На табличке Сергей прочитал: