Пассажир последнего рейса
Шрифт:
— Что же там, одни мужчины спасаются?
— Сперва видели одних мужчин, потом оказалось, что в восьми верстах есть и женский скит. Тут даже некоторая опасность есть.
— Почему?
— Да появилась там недавно какая-то новоявленная святая. Только мы стали нашу крепость обживать — привозят к соседям эту чудотворицу. По всей округе разнеслось. Переправа через болота — самая тяжелая, тайная, а все равно тянутся туда к ней усердные богомольцы. Пришлось нам кое-каким камуфляжем заняться. Бородки отпустили, из крепости выходим в подрясниках и скуфейках, Зуров заставил монахов сшить для нас…
—
— Зуров ходил туда с неким ротмистром Сабуриным. Под видом монашествующих странников.
— Небось выдали себя?
— Нет, Зуров и Сабурин — оба недурными артистами оказались, умеют по-простонародному одеться и говорить. Так этот ротмистр Сабурин — уж на что цинический тип, но и то диву дался, как Анастасию-целительницу увидел. Оба решили, что целительница эта не шарлатанка, а просто страстная фанатичка, с большой силой воздействия на простые умы. Притом молода, красива и очень скромна. Держится подкупающе просто, но так строго — что не подступишься. Ей там чуть не звери лесные уже подчинились!
— М-да, прямо лесная сказка о деве Февронии… Чего только на матушке Руси не водится! Что ж, Мишель, рад был вас видеть, прошу передать сердечный привет капитану Зурову. Готов всецело помогать ему в деле с поместьем, но… исход этой внутренней распри в России мне далеко не ясен. Понимаете, Мишель, «народ отвык в нас видеть древнюю отрасль воинственных властителей своих», как сказано у Пушкина. Предложил бы вам гостеприимство, но сами изволите видеть, живем в чужой квартире… Милости просим и впредь заезжать!
Утром следующего зимнего дня к директору Единой советской трудовой школы, что занимала дом бывшей кинешемской реальной гимназии, явилась мать ученика Макария Владимирцева. Запинаясь, она объяснила директору, что сын вынужден прекратить на месяц занятия, не считая каникул.
— По какой причине? — спросил директор хмуро.
— Сестра у меня в Яшме… заболела…
Директор, из прежних учителей-реалистов, сидел в ватной шубе и меховой шапке, так холодно было в кабинете. Да и собирался он на совещание в роно. Стал обматывать голову поверх шапки толстым шарфом, прижал к груди портфель. Мимоходом буркнул секретарю:
— Анна Григорьевна, выдайте гражданке Владимирцевой справку: сын ее Макарий освобождается от занятий на месяц по семейным обстоятельствам…
…В тот же вечер из сеней невзрачного домика на Нижней улице вышли два путника с котомками. Сильно подмораживало, в пустых фабричных окнах Кинешмы пылала оранжевая заря. Город дымил печными трубами, зажигал скупые керосиновые огни. Люди затыкали все щелочки, сберегая домашнее тепло перед зимней ночью.
Один путник, бородатый, в папахе, зашагал вдоль железнодорожного пути к станции, окруженной высокими елями. Там отправлялся поезд на Нерехту. На одной из товарных платформ стояло орудие под чехлом. Красноармеец в шлеме, тулупе и с винтовкой охрип, осаживая мешочников, что пробовали лезть на платформу.
— Браток, помоги! Ополченец я, в Ярославль надобно, в свою часть!.. А этих мы вдвоем живо спихнем!
И бородатый ополченец с котомкой заорал страшным простуженным голосом:
— Осади назад! Видишь, груз воинский!
Так он и отбыл на воинской платформе, прицепленной к поезду — максиму, а на станции Ермолино его поставили на котловое довольствие части…
Другой же путник, покинувший дом на Нижней улице, был невесел. Черная шапка сползала ему на лоб, валенки пришлись не по росту. Вышла проводить его пожилая женщина в платке, наброшенном на плечи. Потеряв подростка из виду, она вернулась в опустевшую горницу и прилегла на постель, словно еще хранившую тепло того, кто ушел…
Долго без слез и молитвы, словно в оцепенении, следила она взглядом за последним лучом заката, медленно угасавшим в обледенелом оконце. Что-то говорило ее материнскому сердцу, что сын покинул этот дом навсегда.
Глава девятая
«Лихой привет»
По дороге из Кинешмы в Яшму, у села Лугового, обогнал Макария Владимирцева обоз яшемских мужиков. Они возвращались домой с городскими покупками к рождеству, кто-то из обозников узнал попова племянника и мужики взяли Макара с собой.
Двигались не спеша — все трактиры и чайные остались позади. До самой Яшмы шагал Макар рядом с нагруженными санями, изредка присаживался на мешки и свертки, но скоро замерзал в своей шубенке и снова топал по снегу.
Утром, на зорьке, увидел он кресты яшемских монастырских храмов и сельских церквей в непривычном зимнем уборе из снега и морозного инея. Под куполами, на карнизах, присыпанных снежком, сидели нахохленные галки, и снизу, казалось, что на церковные главы накинута пушистая горностаевая мантия с черными точечками-хвостиками.
Мальчика he радовала эта рождественская праздничная краса. Он часто озирался назад, не скачут ли следом чекисты поймать и засадить в тюрьму солнцевского помещика Макара, еще к тому же и бывшего кадета. Как страшно говорил давеча про чекистов подпоручик Стельцов! Спасение в бегстве. Поэтому Макар в дороге. Через неделю заедет за ним к тетушке Серафиме сам подпоручик Стельцов. Вместе тронутся дальше, в леса, к белым партизанам…
Обозники выехали из лесу, пустили коней рысью. Миновали пасеку, кладбище и длинную монастырскую стену. Укатанная дорога с разлету выбежала на простор торговой площади и сразу потерялась в ней, как речка в озере.
Вмиг обоза не стало: подводы удалялись во все стороны, исчезали в улочках и прогонах. Остался серед площади один Макарка, продрогший, голодный и несчастный. Уныло побрел к Волге. Вот и откос.
Макарка глянул вниз, ожидая увидеть ту же снежную пустыню, что и в Кинешме, но, к немалому удивлению, увидел нечто совсем другое!
На Волге, вдоль берега, тянулась расчищенная от снега ледяная дорожка, похожая на конькобежную. На дорожке было людно и шумно. Множество яшемских школьников работали там лопатами и метлами. Немало было на льду и взрослых яшемцев. Макарка узнал учительницу Елену Кондратьевну, ее мужа, капитана Дементьева, сельского коммуниста Жилина, милиционера Петра Ивановича и кое-кого из слободских мужиков. По концам дорожки воткнуты были шесты, на них натянуты кумачовые плакаты: «Даешь красное рождество», «Привет агитэскадрилье».