Пассажир последнего рейса
Шрифт:
— Кто продавал — тот знает. А до других — это не касаемо.
— Ого! Ну нас-то, положим, все «касаемо»… Где-то, значит, фронт переходили! Оружие имеете?
— Двустволка в санках валяется, с охоты нечищеная, иного оружия нету. А что до фронта… Какой там фронт! В одной станице красные, в другой — белые, в третьей и вовсе не разберешь, какого колера казачки. Чего ж такой фронт не перейти? Окопов, проволоки, часовых покамест незаметно. А степь — она широкая.
— Оружия, говорите, нету? Проверим! Дело служебное. Сабурин, Букетов — просмотрите. Карманы и верхнюю одежду.
Один из подчиненных бегло обыскал Сашку, другой ощупал и встряхнул на вешалке его казакин и полушубок. Все трое отошли в угол посовещаться вполголоса.
Сашка погладил Макара по голове.
— Не робей! Ишь как напужался. Нешто взрослые сделают худо такому мальцу?
А старик дед Павел, молча наблюдавший всю сцену с печи, наклонился к Сашке и что-то прошептал ему на ухо. Сашка явно удивился… Мальчик, чуть оправившись от испуга, отважился приподнять голову и поглядеть внимательнее на начальника чекистов.
Странно! Лицо начальника изменилось, когда он прикрыл рукой свою бородку и поправил усы. На них легла тень от лампы, почернила их. Скошенный уголок тени превратил растрепанные усы в маленькие, четко подстриженные… Макар где-то видел это лицо без бороды, с черными усиками под носом. Уголки с кантами… Старый полковник Зуров, только сильно помолодевший!.. Одно лицо! Да и голос начальника чекистов сильно похож на дядюшкин.
…Ясно припомнилась ночь, полковничий стол и голос человека, только что положившего телефонную трубку:
«Значит, матушка твоя и Борис Сергеевич остались на Нижнем Острове, в шалаше?..»
Почти тот же самый голос раздался и сейчас:
— Вот что! Есть у нас особый разговор к Александру Овчинникову. Эй, хозяин! Может, и для незваных гостей бутылочку найдешь? Самогонку-то варишь? Сказать, где аппарат прячешь?
— Этим не занимаемся, а поставить — отчего же, можно! Артамоша, поищи-ка там!
Новые гости скинули шинели, уселись за стол. Начальник, уже без тужурки, посадил Овчинникова рядом с собой.
— Давай-ка мировую выпьем. Парень ты, видно, хват. Скажи мне прямо: вот с этих коней, что ты провожаешь, много ли тебе самому прибыли останется? Сколько заработаешь?
Сашка пожал плечами.
— Моего тут интересу, прямо сказать, немного.
Начальник весело засмеялся.
— Это, брат, я сразу смекнул. А теперь спрашиваю: хочешь ты один всю выгоду, весь барыш получить? И еще хороший подарок в придачу взять?
Овчинников глуповато ухмыльнулся и развел руками.
— Как не хотеть? Только казна монастырская скуповата, а брат Иван — того прижимистее. Где ж я могу к своему интересу прийти? Пустые слова! Деньги Иван возьмет, коней — монастырь. А мне — куртаж да выпивка. Весь интерес!
— Понимаешь, Овчинников, у нас есть военное задание, государственное — перейти фронт в расположение противника, в тыл белым армиям. Требуется нам бывалый проводник, такой, как ты. Мы тебе и предлагаем: выведи нас хоть на Дон, хоть на Каму, к белым. Поедем верхами, на этих твоих конях. У монастыря мы их отберем, теперь кавалерийские кони считаются имуществом военным, подлежат изъятию с возмещением… после войны. Просто удивительно, как их у тебя по дороге не конфисковали!
— Да уж мы знаем, как проехать. Не впервой.
— Такой удалец нам и нужен. Как прибудем на место — коней тебе вернем. Делай с ними что хочешь. Хоть монастырю верни, хоть продай для своего интереса. Сразу на ноги станешь. И брат тобой помыкать больше не сможет.
— Если мы теперь коней монастырю не представим — мораль на нас падет. На меня и на брата Ивана. Задаток брали. Мне — позор, брату — разорение. Потому несогласный я. А то бы поехал с вами, знамо дело.
— Скажи, а в Пермские леса ты пути-дорожки знаешь? Сумел бы провести нас туда так, чтобы… словом, не через людные места?
— Мы людными местами и не ездим. Под Пермь я прошлый раз подавался, большую партию оттуда пригнал. Каждую деревню, каждую тропу знаю. Да только не могу! Брату — раззор!
— Что ты заладил: брат, брат! Нечего время на болтовню терять. Перед монастырем и перед братом мы тебя оправдаем, расписку с божьих слуг возьмем, чтобы молчали про этих коней. Чья тебе расписка надобна: игуменьи, келаря, матери-казначеи?
— Да больше отец-протоиерей с нами дела имел. Он в конях поболе игуменьи смыслит. У него и задаток брали.
— Вот и отлично. Сейчас прямо к нему и махнете! Расписку с него вытребуете, чтобы перед братом тебе чистому остаться. С тобою вместе двоих своих молодцов пошлю. Вернетесь с распиской отца Николая — и в дорогу! Завтра же! На Каму. К Пермским лесам…
— Эх, граждане, — словно размечтался вслух Сашка Овчинников. — За таких коней и золотишком получить можно, не керенками такие пахнут! Не против я с вами на Каму податься. А кони точно ли моими останутся?
— А то чьими же? Выходит, по рукам?
Военные, встав из-за стола, опять пошептались.
Один, видно, в чем-то не соглашался с начальником. Макар уловил фразу: «Не напрасно ли распыляем силы?» Этот военный был не первой молодости, с живым, нервным, уже слегка отечным лицом, двигался торопливо, кривил губы при разговоре. Начальнику пришлось даже слегка голос повысить:
— Вечные препирательства, товарищ Сабурин! Даю вам с Букетовом ровно… — он глянул на ручные часы, — семь часов на поездку в Яшму с Овчинниковым. Заложи-ка, Александр, парочку своих гнедых. Остальных мы покараулим до твоего возвращения сюда. Ну хлопните по стакашку на дорогу!