Пассажир последнего рейса
Шрифт:
Перед началом брода Савраска навострил уши и стал. Бывалый конь будто раздумывал, правильно ли ступил в зыбкую хлябь. Стало так тихо, что Марфа смогла расслышать вдалеке какой-то чужой, нелесной звук… Молотилка, что ли? Или веялка? Нет, трещит звонче, вроде мотоциклета… Господи, в Яшме-то летчики…
Мысль о них еще только мелькнула, а уж вот он, аэроплан ихний… Вынырнул из-за вершин, огромный, стремительный, на миг затмивший небо. На ястреба или сокола похож, а цветом — белый, с голубоватым отливом. Две темно-красные звезды на крыльях. Задрав голову, Марфа углядела, как эти звезды будто покачнулись, белая птица немного накренилась и стало видно пилота. Он был один, перегибался через борт с открытого сиденья. Женщина ясно различила очкастую голову, плечи… Верно, и он заметил с неба одинокую подводу на краю болота.
Взглядом она провожала его до самого окоема в стороне Заболотья, у мужских монашеских скитов. Саврасый испугался мелькнувшей птицы и незнакомого шума, попятился назад, осаживая санки в мокрый снег. Сырость проникла внутрь плетеного кузова, сено на дне отмокло, и Марфа стала на колени, подсунула под валенки край полушубка. Когда конь успокоился, стронул сани и вошел в болотное месиво, Марфе послышался в отдалении нестройный рассыпчатый звук, будто кто-то тряхнул большой погремушкой, потом отдаленный треск и шорох, но сани пошли в бок, и днище покрылось водой, как в дырявой лодке. Все силы Марфы ушли на борьбу с болотом. Кое-как она выправила сани, но валенки намокли.
Вон стал виден крест на холме!
Марфа шевелит вожжами, причмокивает, и лошадь берет левее. Теперь полозья, дровни, плетеный кузов саней, валенки — все быстро покрывается ледяной корочкой на сильном морозе. От конской спины валит пар, и шерсть индевеет, седеет.
Кромку льда в устье Ключовки Саврасый одолел легко. Копыта уже гремят о желтые наледи. По неглубокому надледному снегу сани прошли сотню сажен руслом речки, и наконец Саврасый вытащил их на отлогий берег Ключовки. Да, недаром этот брод заброшен!
В негнущихся, одеревенелых валенках Марфа сошла на твердую землю и отбила кнутовищем ледяные корочки с валенок. Лошадь всхрапывала, отряхивалась, трясла оглобли. Марфа дала Саврасому передохнуть и сама огляделась. Прорубь, откуда берут питьевую воду. Мостки для полоскания белья. Тропа от проруби к лощине. Там уже видны скитские домики, приземистые, малоприметные среди леса.
Марфа не знала, где поселена новая скитница, и поехала на звук маленького колокола. Благовестили в часовне по окончании заутрени.
Строения скита лепились на обратном склоне холма и противоположном откосе лощины. Восьмигранное здание часовни «иже под колоколы» [6] — на отдельном холмике среди лощины, окружено старыми елями и соснами, но по высоте не достигает и половины стволов этих деревьев.
Встретить подводу вышли на тропу две старухи, и Марфа спросила у них, где келья Анастасии. Старухи мялись — одна была глуха, другая вовсе дряхла и слабосильна. Но, уразумев, о чем спрашивает приезжая, обе зашамкали наперебой:
6
«Иже под колоколы» — сравнительно редкий тип церкви, где колокола, «звон», висят над молельной, а не в отдельной звоннице или колокольне.
— Юницу нашу, господню радость, видеть желаете? Доброе дело! Избавление от муки душевной и телесное исцеление получить надейтесь! Ступайте с верой и обрящете радость! Вон поезжайте за гору, там она спасается, Анастасия. Помоги ей, господи, своей благодатью! Осени, господи, младую главу духом святым!.. Батюшки-светы, да ты, странница, никак Ключовским бродом пожаловала? Да как это тебя отец небесный сохранил?
Марфа уже не слушала причитаний, тронула коня. За поворотом она увидела домик среди темных елей. Над трубой чуть вился пар. Ни забора, ни палисада при доме не было — только дровяной сарай и земляной погреб.
Женщина привязала лошадь к дереву и поднялась на крыльцо. Толкнула дверь, обитую войлоком, миновала полутемные сени и очутилась в келье лицом к лицу с той, кого так давно и так глубоко ненавидела.
Но Марфа не сразу и признала свою бывшую прислужницу Тоню в этой строгой и величавой женщине в черном. Ряса до пят… Платок до черных, будто кистью наведенных бровей… Глаза огромные, скорбные, взгляд глубокий…
— Здравствуй, Тоня!
Ни смущения на лице инокини, ни улыбки привета, ни даже удивления, словно хозяйка «Лихого привета» каждый день жалует сюда в гости. Но поклон монахини — низок и смиренен.
— Здравствуйте, Марфа Никитична! Зовут меня сестра Анастасия. Мирское имя уже и сама даже забываю, дай бог и вовсе позабыть скорее. Спасибо вам, что потрудились келью эту проведать. Дайте, я вам раздеться помогу. Не угодно ли щец горячих с дороги? Еще, наверное, не остыли в печи.
— Нет уж, благодарствую. По делу я к тебе. Уходить тебе пора отсюда. Слух пошел, красные власти все леса перерыли, тебя ищут. Отец Николай велит тебе переехать со мною к провожатым твоим. Нынче же с богомольцами дальше отправишься, в глубокие леса, ко скитам керженским, что ли… Время дорого… Чего стоишь-то?
Осматривая келью, Марфа увидела на стене черную схиму — наплечную накидку, клобук на голову и епитрахиль, род передника, надеваемого на шею и спускающегося на грудь схимнице. И клобук, и остальные части схимы были испещрены мрачными знаками, символами смерти и отречения от мира. Тут повторялись кресты и распятия, черепа, скрещенные кости, изображения ключей, петуха и лестницы. Все это было вышито белым по черному полю вместе со старославянскими надписями — пророчествами.
— Не рановато ли тебе в схиму облачаться? Чай, не старица еще? — съязвила посетительница мимоходом.
— Схимы я никак еще не могу быть удостоена, ничем пока ее не заслужила, — ответила молодая монахиня. — Просто жила в этой келье до меня святая старица-схимница. Рассказывали, что сорок лет более трех слов в сутки не произносила. А мне велено беречь и хранить ее схиму, пока достойная хранительница сыщется и этой схимы удостоится.
— Ладно, знаю, что ты — скромница. Только поживее в дорогу собирайся, каждая минута на счету!
Скитница Анастасия только головой покачала.