PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза (сборник)

Гумилев Лев Николаевич

Крупная миграция – это явление не только историческое, но и географическое, ибо оно всегда связано с некоторой перестройкой антропогенного ландшафта. Таким образом, мы пришли к границам исторической географии, которая должна нам помочь в поиске решения поставленной проблемы. Посмотрим, что она нам даст.

Часть четвертая

Этнос в географии, в которой описывается постоянное взаимодействие этноса с природой, окружающей человека, и выражается огорчение по поводу того, что всего перечисленного для решения задачи недостаточно.

14. Перевернутая задача

Этнос – явление природы

Итак,

все доселе рассмотренные нами научные дисциплины, имеющие отношение к поставленной проблеме, не могут не только дать толкового ответа, но даже наметить путь дальнейшего поиска истины. Значит ли это, что следует «умыть руки»? Нет, не так-то все просто! Мы ведь можем найти новый путь исследования, пригодный для решения поставленных вопросов. И начало этому уже положено: в проблему соотношения человека как носителя цивилизации с природной средой введено понятие «этнос» как устойчивый коллектив особей, противопоставляющий себя всем прочим аналогичным коллективам, имеющий внутреннюю структуру, в каждом случае своеобразную, и динамический стереотип поведения. Именно через этнические коллективы осуществляется связь человечества с природной средой, так как сам этнос – явление природы.

Как таковой этнос, казалось бы, должен возникать, развиваться и пропадать вследствие изменений вмещающей его географической среды. Эта среда весьма подвижна. Длительные засухи или, наоборот, повышенные увлажнения отмечены в различных регионах, причем интенсивность климатических перепадов, определяющих изменения ландшафтов и их соотношения друг с другом, в разных районах Земли различны. Стремление установить непосредственную связь исторических событий с колебаниями климата обречено на неудачу, что показал Э. Леруа Ладюри, сосредоточивший внимание на Франции и окрестных странах [136]. Но связь, опосредствованную и сложную, установить можно, избегнув гиперкритицизма французского историка, применив методику, уже предложенную нами.

В мягком климате Европы ландшафтные различия несколько скрадываются, а в условиях континентального климата и широких пространств выступают резко. Здесь мы можем в качестве индикатора использовать характер политического строя у групп кочевого населения разных географических ареалов. Это уже было нами однажды сделано для выяснения динамики климатических процессов ландшафтообразования [72]. Теперь мы обратим внимание на историко-географическое районирование, т. е. классификацию политических систем насельников Евразии как форм существования бытовавших там этносов.

Отметим, что политические системы народов были тесно связаны с системой хозяйства населяемых этими народами стран. Но тут возникает первое затруднение: начиная с IX в. до н. э. и до XVIII в. н. э. в евразийской степи бытовал один способ производства – кочевое скотоводство. Если применить общую закономерность без поправок, то мы должны полагать, что все кочевые общества были устроены единообразно и чужды всякому прогрессу настолько, что их можно охарактеризовать суммарно, а детали отнести за счет племенных различий. Такое мнение действительно считалось в XIX и начале XX в. аксиомой, но накопление фактического материала позволяет его отвергнуть [73, с. 87–100]. Несмотря на устойчивое соотношение между площадью пастбищ, поголовья скота и численностью населения, в евразийской степи не было и тени единообразия общественно-политической системы, а за 3 тыс. лет своего существования кочевая культура прошла творческую эволюцию, не менее яркую и красочную, чем страны Средиземноморья или Дальнего Востока. Но местные условия дали истории кочевников несколько иную окраску, и наша задача состоит в том, чтобы уловить не столько элементы сходства между кочевыми и земледельческими общественными системами, сколько различия, и указать на их возможные причины.

Прежде всего отметим, что география (за исключением, пожалуй, экономической), а следовательно, и входящая в нее этнология – наука естественная, а история – наука гуманитарная. Значит, изучая этногенез (возникновение

и исчезновение этносов) как природный процесс, протекающий в биосфере (одной из оболочек планеты Земля), исследователь применяет методы географии, а составляя этническую историю региона, он пользуется традиционными методами исторической науки, лишь добавляя к ним данные географии, разумеется, не школьной, а современной, научной, где ставятся вопросы о локальных особенностях антропогенных биоценозов, микромутациях, изменяющих только поведенческие признаки человека, и сукцессиях, связанных с миграционными процессами. Если же рассматривать этнос как «социальную категорию», то это будет означать, что географические факторы для развития этносов «не могут иметь значения» [125, с. 72]. Абсурдность тезиса очевидна самому автору, который ниже пишет, что «они могли сильно замедлить или, напротив, ускорить развитие отдельных этнических общностей» [там же, с. 80]. Если принять это последнее, верное суждение, то, согласно предварительному условию, этнос не социальная общность.

Напомним, что в письме И. Блоху от 21–22 сентября 1890 г. Ф. Энгельс писал: «…согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу» [143, т. 37, с. 394]. В согласии с этим тезисом мы полагаем, что любой непосредственно наблюдаемый процесс этногенеза имеет наряду с социальным природный аспект.

Человек в биоценозе

Всем видам позвоночных свойственны инстинкт личного и видового самосохранения, проявляющийся в размножении и заботе о потомстве, стремление распространиться на возможно большую площадь и способность приспособления к среде (адаптация). Однако последняя не безгранична. Чаще всего животное обитает на определенном участке земной поверхности, к которому приспособились его предки. Медведь не пойдет в пустыню, выдра не полезет на высокую гору, заяц не прыгнет в реку за рыбой.

Но еще большие ограничения накладывают зональность и климатические различия разных поясов. Тропические виды не могут существовать в полярных широтах, и наоборот. Даже когда происходят сезонные миграции, они направлены по определенным маршрутам, связанным с характером природных условий.

Человек в этом отношении – исключение. Принадлежа к единому виду, он распространился по всей суше планеты. Это показывает наличие чрезвычайно высоких способностей к адаптации. Но тут возникает первая трудность: если первобытный человек приспособился к условиям, скажем, лесной зоны умеренного пояса, то чего ради его потянуло в пустыни и тропические джунгли, где не было привычной пищи и благоприятных условий, ибо каждый зверь входит в свой геобиоценоз (букв. – жизненное хозяйство), т. е. «закономерный комплекс форм, исторически, экологически и физиологически связанных в одно целое общностью условий существования» [116, с. 359]. Образно говоря, биоценоз – это дом животного; зачем же уходить из родного дома?

Геобиоценоз – система сложная; он складывается из растений и животных, связанных друг с другом «цепью питания» и другими видами деятельности, где одни виды питаются другими, а верхнее, завершающее звено – крупный хищник, или человек, умирая, отдает свой прах растениям, его вскормившим. По высокой степени адаптации в данном биоценозе вид накапливает ряд признаков, от которых не может избавиться согласно закону о необратимости эволюции. Все это относится и к человеку, который тем не менее эти трудности миновал и распространился по всей Земле. А ведь нельзя сказать, что человек обладает по сравнению с другими видами большей пластичностью вследствие низкой степени адаптации. Она у него велика.