Пасть
Шрифт:
Вдруг — боковым зрением — какое-то движение. Развернулся прыжком — на склоне земля шевелится, слегка бугрится, осыпается желтый суглинок. Словно на поверхность пытается выбраться растревоженный взрывом крот… Крот?
Лапа. Окровавленная лапа с пятью длинными, хищно загнутыми пальцами — слишком длинными для любого зверя. Капитан ошалело смотрит, как слепо скребут землю острые когти… Но рука знает свое дело, рука ныряет за пистолетом сама, не дожидаясь команды мозга.
Пули буравят землю — вглубь, туда, где кошмарный хозяин кошмарной лапы. Мерзлый суглинок разлетается в стороны, и в какой-то момент Капитан понимает, что перед ним лишь оторванная кисть — белеют обломки кости, обрывок мышцы судорожно сокращается… Приставляет дуло почти вплотную и тремя последними патронами разносит страшноватую находку. Потом старательно вдавливает каблуком в грязь подергивающиеся ошметки. Отходит задом, не отрывая взгляда от воронки, — но там тихо. На этот раз все закончилось. На этот раз…
Задание выполнено, можно докладывать Генералу.
Полигона больше нет.
Здесь — больше нет.
Часть первая
ВЕСНА. ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ЛИКАНТРОПИИ
Место действия
Издавна невезучей деревней было Редкое Кузьмино. Старинной и невезучей.
Вроде рядом, пешком дойти — и Санкт-Петербург, и Царское Село, и тракты на Ригу, Варшаву, Киев, — но только рядом. А Кузьмино — в стороне. На отшибе. Двадцать верст от столицы — провинция. Глушь. Дыра. Безвестность…
Судьба редкокузьминцев не баловала. И если попадали они на страницы истории — повод тому бывал самый гнусный…
Например: в октябре семнадцатого схватились у деревни мятежные казаки Краснова-Керенского с усмирявшими их балтийскими матросами. Или если глянуть по-другому — мятежные матросы с усмирявшими казаками.
В исторические книги за этот факт Редкое Кузьмино хоть одной строчкой, да попало. Ценою славы оказались выметенные под ноль припасы да подпаленые амбары с сараями…
А в Великую Отечественную — и того хуже. Так уж остановился под Ленинградом фронт, что передовая прошла по Редкому Кузьмину, — и простоял всю блокаду.
Деревни не стало. Что не сожгли снаряды и бомбы — раскатали немцы на перекрытия блиндажей и землянок; жителей, понятно, из фронтовой полосы угнали на работы в Германию.
Мало кто сумел вернуться и восстановить родное пепелище. Вся деревня стала — четыре жилых дома. И Редкое Кузьмино ликвидировали, зачеркнули на карте, превратили в одноименную улицу соседнего поселка — Александровской.
Странная это была улица. Когда заканчивались последние участки, надо было долго идти совхозными полями до четырех утонувших в зелени домиков. Хуторок в степи, да и только.
Даже письма не доходили — почтальоны и не знали такого адреса. А может, ленились месить грязь в такую даль по весенней или осенней распутице.
Новая жизнь пришла недавно.
Загрохотала строительная техника. Полезли вверх, как поганки после дождя, двух— и трехэтажные виллы. Четыре домика-старожила выглядели на их фоне бомжами, не пойми как затесавшимися на великосветский раут.
Новые времена.
Новые дома.
Новые люди.
Лишь несчастливая аура Редкого Кузьмина осталась прежней.
Глава I
Откуда женщина пришла в поселок, никто не заметил.
Откуда-то издалека — шагала через раскисшие поля не то из Шушар, не то с Киевского шоссе.
Самого факта прихода тоже не увидели — жильцов в новеньких коттеджах и виллах в этот будний день не было — весна, не сезон.
Да и не все дома достроены, на двух или трех копошились бригады рабочих. Но они не обратили внимания на одинокую прохожую — на явившуюся с ревизией хозяйку она не походила.
Женщина брела по улице медленно, устало переставляя ноги в заляпанных грязью сапогах. Обходила самые глубокие лужи и внимательно приглядывалась к табличкам с номерами.
Миновав несколько участков, женщина остановилась. Красно-кирпичный особнячок, украшенный декоративной угловой башенкой, мало отличался от соседних домов. Но она шла именно сюда.
Двухметровый глухой забор казался непреодолимой преградой. Но фортеция была недостроена — гостья прошла между двумя столбиками-опорами, беспрепятственно оказавшись на частной территории. Опасливо осмотрелась — нигде ни движения. И ни звука.
Двери ее не заинтересовали, она аккуратно обходила особняк вдоль высокого фундамента, бросая вокруг настороженные взгляды.
За домом земля не возделана: трава, бурьян — попавший внутрь забора кусок поля. На границе с соседним участком — поблескивающий серым зеркалом воды пруд. Рубеж между участками весьма условный — низенькая, не доходящая до колена изгородь; похоже, отношения между соседями достаточно теплые…
Того, что женщина искала, не было. Она еще раз огляделась, напряженно и вместе с тем беспомощно; увидела — и тонкие губы растянулись в усмешке. В неприятной усмешке.
Это оказался не колодец, как она надеялась. У фундамента — невысокое сооружение, маленькая кирпичная тумба. Она подняла оцинкованную крышку и заглянула вниз — так и есть, толстая труба водяной скважины, а шланг и провод, надо думать, идут к погружному насосу. Пальцы вцепились в холодную резину шланга, тянули и одновременно вращали — не успевший прикипеть патрубок соскочил неожиданно легко, тоненькая струйка не слитой воды полилась из трубы на землю и тут же иссякла.
Женщина выпрямилась и какое-то время стояла неподвижно; губы беззвучно шевелились.
Она достала из поношенной сумочки странный предмет — стальной цилиндр сантиметров двадцати в длину, с плотно, на мелкой резьбе, завинченной стальной же крышкой. На боку цилиндра — желто-красная эмблема. Знающий человек сразу сказал бы, что этот знак читается как “Биологическая опасность!” и держаться от него стоит подальше. Но и знающих людей, и даже полных невежд поблизости не было.
Крышку она отвинтила осторожными, но уверенными движениями, свидетельствующими об опыте в таких делах. Извлекла из цилиндра большую запаянную ампулу, обернутую в мягкий уплотнитель. Аккуратно вложила ее в черный зев шланга и стала надевать обратно на трубу — руки женщины действовали с филигранной точностью, как у минера, развинчивающего мину неизвестной конструкции.
Восстановив статус-кво, она постояла пару минут, оглядывая дорогу с прилегающими участками, снова беззвучно что-то прошептала и изо всех сил, двумя руками, стиснула резину шланга.
Лицо стало страшным — как у матери, душащей голыми руками укусившую ребенка гадюку. Слабый звук ломающегося стекла она не услышала — почувствовала сквозь слой резины, как хрустнула и сплющилась ампула, — и тут же сделала шаг назад, потом второй, развернулась и быстро, не оглядываясь, пошла прочь…
Куда ушла женщина из поселка, тоже не видел никто. Сутулящаяся фигурка, медленно уменьшаясь, исчезла вдали — может, двинулась через раскисшие поля к Киевскому шоссе, а может быть, свернула к Шушарам…