Пастух Земли
Шрифт:
Походка Бхулака стала тяжела и небрежна, он делал вид, что беспечно шагает по лесу, даже стал напевать какую-то песенку на языке, которого никто уже не знал в этом мире. А рука его крепче сжала покоящийся на плече увесистый хопеш.
В воздухе пронзительно свистнуло. Он почувствовал удар и лишь после этого услышал звон спущенной тетивы. Стрела вонзилась на два пальца выше сердца и вошла глубоко… Да, похоже, пронзила насквозь — боль расцвела над лопаткой. К горлу подкатила дурнота.
Бхулак резко сломал древко стрелы и отбросил обломок. Рана болела очень сильно, левая рука еле двигалась, но можно было драться правой. Он прислонился спиной к огромному стволу
Убить Бхулака было чрезвычайно тяжело, но возможно. Хотя только что полученная им рана заживала с обычной для него волшебной быстротой — перестала кровоточить и почти не болела, только рука висела плетью, разбойников оказалось слишком много. Даже больше, чем он предполагал — не менее тридцати. В обычном состоянии он всё же справился бы с ними — может, получив ещё пару ранений, которые зарубцуются уже завтра. Но не с одной рукой.
Придётся сделать то, что он ненавидел.
Не обращая внимания на приближающихся хапиру, он мгновенно нырнул в самую глубь своего существа, разыскал в своих внутренних покоях тайную комнату и призвал Поводыря. На этот раз тот возник перед ним сразу, почему-то в образе Ментухотепа.
— Ты в затруднении? — вопросил величественный негр с обнажённым торсом и тяжёлым золотым ожерельем.
— Меня убивают, — ответил Бхулак, обессиленно садясь на тут же возникшее под ним седалище.
— Я остановлю для тебя время, — кивнул Поводырь. — Но ты сможешь выдержать последствия? В прошлый раз ты чуть не умер.
— Если ты этого не сделаешь, меня убьют сейчас, — устало ответил Бхулак и вновь вынырнул в кедровую рощу.
Как всегда в такой ситуации, он ощутил волшебный прилив сил и необыкновенную лёгкость, за которую придётся расплачиваться долгими часами, а может, днями мучений. Но сейчас всё было прекрасно, и он оглядел изменившийся мир — в котором остановилось всё, а не только бегущие к нему орущие бандиты. Они застыли в причудливых позах, некоторые на бегу, на одной ноге, на самых кончиках пальцев — так ни за что нельзя стоять неподвижно в нормальном мире. Один даже зависал в воздухе, замерев в прыжке. Застыли и шевелящиеся от ветра седые кедровые лапы, и сам ветер, и насекомые, и порхающие птички — одна висела прямо над полем боя.
Подвижным оставался лишь Бхулак. Он осмотрелся, размышляя, и его мысли ему не нравились. Он вообще давно уже не любил убивать, но сейчас, наверное, придётся убить их всех. Можно было бы, конечно, оглушить, или даже связать, но когда время вернётся к обычному течению, Бхулак упадёт замертво и неизвестно, как надолго. В прошлый раз он примерно сутки был без сознания, а потом лежал без сил дня ещё два или три. За это время разбойники, конечно, придут в себя, освободятся от пут — и убьют его. Значит, чтобы выжить самому, он должен убить их на месте. Он и убьёт — не в первый раз. Но каждый оставлял в нём глубокий шрам.
Однако умрут они всё же не все. Бхулак подошёл к Зуру-Шалику. Лицо его было перекошено яростью, он вздымал медный топор — видимо, был очень обижен из-за потери своего прекрасного хопеша, жаждал вернуть его и отомстить.
Убивать своих детей так же плохо, как и спать с ними. А Зуру-Шалик был нужен не только здесь и сейчас, но и в дальнейшем — Бхулак уже понял, как поступит с селением хапиру и их вероломным главарём.
Вновь нырнув во внутренние покои, Бхулак нашёл другую комнату и пропел оттуда Зуру-Шалику свою короткую песенку. Ни один человек, включая и его самого, не понимал, о чём она — на людское ухо это было бессмысленное пощёлкивание и попискивание, обладающее каким-то чуждым странным ритмом. Но силу действия этих звуков Бхулак наблюдал не раз. В окаменевшем лице юного хапиру ничего не изменилось, но Песня, несомненно, дошла до глубин его разума и уже оказала воздействие.
Бхулак ещё раз взглянул на обречённых людей. Их неподвижность была неполна, он улавливал микроскопические изменения — фигуры как будто чуть сдвинулись, даже птица наверху держала крылья немного иначе. Время всё же шло, но очень медленно. Тяжело вздохнув, он начал отвратительную, но необходимую работу. Коротко размахнувшись, ударил ближайшего бандита по шее и тут же перешёл ко второму. Несмотря на то, что удары были совсем не сильные, острое бронзовое лезвие преодолевало плоть, словно воздух, и выходило с другой стороны, даже не испачкавшись в крови. Бхулак не удивлялся: он уже давно понимал, что Поводырь не останавливает для него время, а наоборот — многократно убыстряет его самого. Поэтому сила его удара в реальном мире была невероятна, а противники ощущали разве что лёгкое дуновение, неясную рябь в глазах — и для них тут же наступал мрак.
Обойдя всех хапиру — тридцать одного человека без Зуру-Шалика, Бхулак вернулся к кедру и тяжело сел, прислонясь к шершавому стволу. Его уже захлёстывало бессилие — первая волна, дальше будут куда более мучительные.
Многие люди принимали его за бога, но Бхулак всегда знал, что быть богом — слишком трудная для него ноша. Однако сделать ничего не мог — в своё время сам согласился на это и теперь не стоило плакать о последствиях.
Сцена продолжала медленно меняться — голова первого хапиру, которого он ударил, уже слегка съехала с шеи и оттуда показалось красное.
Скоро время вернётся к обычному течению.
Да, вот оно. Бхулака словно придавало невидимой, но невероятно тяжёлой плитой. В ушах зазвенело, внутренности скрутила мучительная тошнота. Он безучастно смотрел, как головы тридцати одного человека практически одновременно упали с плеч, а из обрубков шей хлынули струйки крови, обильно заливая всё вокруг, впитываясь в плотный сухой ковёр облетевшей хвои.
В такие минуты явственно осознаешь истину преданий о том, что боги сотворили людей из грязи.
Обезглавленные трупы попадали вслед за своими головами и остались валяться в причудливых позах. На ногах остался лишь Зуру-Шалик. Он опустил топор и просто стоял, глядя перед собой, но это не было трансом — Бхулак знал, что тот всё видит и понимает, что произошло. Песня разбудила в нём глубинную память его рода, а это было всё равно что вдруг заглянуть в разверзшуюся перед ногами пламенеющую бездну.
— Подойди, — позвал Бхулак.
Юноша подошёл — быстро и твёрдым шагом. А вот Бхулака уже накрывала тьма — он изо всех сил боролся, чтобы не отключиться. Надо было как можно быстрее инициировать парня, а дальше тот всё сделает сам.
— Слушай меня очень внимательно, Зуру-Шалик, — начал Бхулак. — Сейчас ты сам, своей волей, решишь, останешься ты или нет. Если решишь уйти — уйдёшь и навсегда забудешь меня. Если останешься, признаешь меня, Пастуха земли, своим господином навеки. Ты исполнишь в точности всё, что я тебе скажу и никогда не предашь меня, а если задумаешь такое, одна эта мысль убьёт тебя. Так будет до твоей смерти, и ты передашь эту верность своим потомкам до конца мира, и они будут носить её в себе в тайне от себя и людей, пока не услышат мой Зов и их внутренний человек не будет разбужен моей Песней. И тогда я скажу им то же, что сейчас говорю тебе, Зуру-Шалик. Да будет свободным выбор твой.