Пастырь добрый
Шрифт:
– И что это означает? – насупился подопечный. – Что его работа еще не выполнена?
– Он еще нужен – следить за ходом дела изнутри; Финк ведь не может молчать в ответ на вопрос «ну, как там?», который ему не могут не задавать его дружки по «Кревинкелю». Это – явная причина, но я вполне допускаю, что резонов для продления ему жизни может быть еще множество, причем нам не ведомых и еще не понятных.
– Самый главный вопрос, абориген, – тихо встрял Ланц, – состоит вот в чем: будут ли еще убийства?
– А тебе нужен ли мой ответ? – так же негромко откликнулся Курт, и тот со вздохом опустил голову. – Разумеется, будут. Неизмеримые потоки дерьма лишь только омывают порог Друденхауса и пока еще не захлестывают
– Доходчиво, – криво ухмыльнулся Ланц. – И что мы будем с этим делать? Если следовать твоей гипотезе, закономерность избрания жертв нехитра: дети обеспеченных родителей, от которых зависит благосостояние и stabilitas [58] Кёльна. Ледовщик, бюргермайстер… Кто еще может оказаться под прицелом? Профессора университета? Очередной делец?
58
Стабильность (лат.).
– Кстати сказать, у бюргермайстера осталась еще дочь двенадцати лет, – вновь подал голос Бруно, и сослуживец кивнул:
– Тоже нельзя исключать. Вот это был бы удар так удар.
– Еще два момента, – оборвал его Курт, задумчиво глядя на ладонь и разглаживая скрипящую кожу перчатки. – Первое – возраст детей; убитым около одиннадцати. Случайность или закономерность? Обоим детям Хальтера примерно столько же, однако у ледовщика есть семнадцатилетний сын, к коему, кстати сказать, перейдет его дело, когда настанет время. Не логичнее ли было убить именно его? Да, сейчас Шток в некоторой потерянности, отчего торговля его весьма пострадала; однако вскоре оклемается, либо же старший сын возьмет дело в свои руки – и оно вновь пойдет. Почему младший, если цель и в самом деле та, что мы рассматриваем? Двое детей, оба одиннадцати лет… Почему?
– Будь это убийца-одиночка, я бы предположил физическую слабость (или, к примеру, женщина), либо извращение. В нашем же случае – не знаю. Замечу только, что statistica пока невозможна, двое убитых – не показатель. Сейчас я на твой вопрос ответить не готов, тем не менее, абориген, мысль стоит того, чтобы о ней подумать. Что на второе?
– На второе – задача: что нам делать для предотвращения очередной смерти? Наивно было бы полагать, что введение комендантского часа спасет ситуацию; но не можем же мы приставить охрану к каждому ребенку всех более-менее преуспевающих кёльнцев.
– А вот на это, – развел руками Ланц, – мне и вовсе ответить нечего. Как быть? Раскрывать дело. Более мне нечего предложить.
– Если ваши высокоинквизиторства соизволят склонить свой слух к недостойным потугам разума подневольного и смиренного смертного, – вновь заговорил подопечный тоном, от которого Курт болезненно поморщился, – я бы озвучил некую пришедшую мне в голову мысль…
– Бруно! – не выдержал он и, прикрыв глаза, перевел дыхание, понизив голос: – Ради Бога, по делу. Что?
– Я вот о чем, – посерьезнел подопечный, нерешительно передернув плечами. – Ты начал об этом говорить, но до конца не дошел – скромность, может, загрызла, не знаю; хотя, по-моему, этого исключить нельзя…
– Хоффмайер! – рявкнул Ланц, и тот покривился, договорив на одном дыхании:
– Вся эта история может оказаться и местью тебе лично; только тебе. Ты знаешь, чьей.
На вопросительный взгляд старшего сослуживца Курт не ответил; минута прошла в тишине, и, не дождавшись на свои слова отклика, Бруно продолжил, осторожно подбирая слова:
– История схожа. Снова дело, в которое тебя втянули и которое должно окончиться для тебя дурно. Замечу – я нисколько не удивлюсь, если в итоге доказательства снова соберутся вокруг этого Финка, и ты будешь тем, кто сознательно отмазал приятеля от казни по старой дружбе, либо же – ты и окажешься убийцей детей. Просто подумай, и ты сам увидишь знакомый почерк. Он на свободе, и я убежден, что жив-здоров, а кроме того – не может не знать, что и ты тоже выжил и продолжаешь службу; как думаешь, он так и оставит тебя в покое? Рано или поздно Каспар… или как там его на самом деле… объявится снова, и почему не сейчас? Почему не отомстить тебе за то, что ты имел наглость выжить? А возможно, это и вовсе рука одного из Пап. Крестьянским тайным сообществам столь же выгодно падение германской Инквизиции, как и Авиньону, да даже и Ватикан, я думаю, особенно горевать не станет. И даже та, первая ваша встреча с ним – не была ли и она тоже частью большого сговора между ними и Церковью?
– А вот об этом, – тихо отозвался Курт, наконец, – лучше слишком пространно не рассуждать. Особенно вслух.
– Стало быть – тебе об этом известно?
– Мне известно, что однажды я не напрасно подобрал в глухой деревне некоего студента-недоучку, – безвыразительно улыбнулся Курт, тут же вновь посерьезнев. – Ты сейчас высказал информацию, предназначенную для закрытого обсуждения, Бруно, информацию, которая не существует даже в виде отчетов или записок, даже с пометкой «absolute clam» [59] .
59
Совершенно секретно (лат.).
– Допустим, – вклинился Ланц негромко, – сам факт того, что все сколь-нибудь влиятельные организации, ломающие бытующий сейчас порядок, связаны с сам знаешь кем – это не секрет для любого мало-мальски внимательного обладателя умственных способностей как таковых; секретом, я так понимаю, являются известные тебе имена и люди. Я верно понял ситуацию?
– Вполне, – вздохнул Курт невесело, глядя мимо сослуживца в стену и вновь ощущая, как ноют ладони позабытой, мнимой болью. – Хотя, с твоей привычкой шарить в чужих бумагах, не представляю, что для тебя может являться тайной; докатишься до того, что однажды тебя уберут от греха подальше.
– Если Конгрегация прикажет, – криво ухмыльнулся Ланц, – готов свою жизнь положить на ее алтарь; а перед смертью хоть будет что вспомнить… А теперь, абориген, нешуточно. То, что сказал Хоффмайер, – это имеет право на допущение? Все происходящее впрямь может являться отзвуками твоих прежних дознаний? Подумай хорошенько – никто, кроме тебя, этого вернее сказать не сможет.
– Все возможно. Я не готов утверждать такое с убежденностью, однако… Он прав – почерк знакомый, и вполне возможно, что все это – лишь чтобы скомпрометировать меня и только меня. Это можно иметь в виду, и я, наверное, даже обсужу это со стариком, однако же – больших изменений в наши действия и ожидания это не привнесет: так ли, иначе ли, а мой провал – наш провал, de facto, и в итоге – под ударом Конгрегация в целом. Собственно, это остается так, даже если все мы впали в панику, если ни одна из высказанных версий не верна, и все это – обычные убийства, быть может, даже не имеющие потусторонних причин. В деле мы увязли по самые уши, посему, хоть вывернись, а раскрыть его надо, иначе упомянутые мною реки дерьма хлынут по коридорам Друденхауса потоком полноводным и могучим.