Пастырь добрый
Шрифт:
Надо полагать, подумалось вдруг, что и магистратские служаки рассуждают об обитателях Друденхауса тем же манером, высмеивая их серьезность, подозрительность и надменность; и в их словах будет зерно истины – ежедневно именно дознаватели магистрата отыскивают краденое, ловят убийц и хватают за руку грабителей, id est, делают жизнь в городе приемлемой для населяющих его людей. Даже простые солдаты будут по-своему правы, поглядывая высокомерно на всех вышеназванных: где были б они все, если б не десятки носящих оружие и готовых исполнить, что скажут и когда скажут, встать на пути вооруженного подонка, не спать ночами, бродя по темным проулкам?..
Уж по меньшей мере некоторого снисхождения упомянутые вояки заслуживают, примирительно заметил Курт уже вслух, ибо хоть какую-то
Один вывод можно произвести даже теперь, все еще несколько стесненно заметил тот, выслушав повествование о незримой флейте: сектор исследования уже значительно сужен, ибо произошедшее исключает ту часть Кёльна, что осталась за спиною несостоявшейся жертвы, оставляя во внимании лишь меньшую его половину. Что существенно сокращает время расследования вообще, все более осмеливаясь, предположил Штойперт, ибо, насколько ему удалось понять из слов магистратского стража, убийства совершаются с завидной регулярностью, а именно – через каждые две ночи или, иными словами, раз в три дня. Разумеется, не ему судить, имеет ли это какое-либо значение, это дело господ дознавателей, однако же настоящая ночь – именно третья после последнего случая, и на месте господ дознавателей он бы обратил на это внимание; если б, разумеется, это было его делом.
Господин дознаватель Гессе лишь усилием воли удержал готовое вырваться согласие с тем фактом, что все происходящее и впрямь не его дело; мысль о четкой последовательности совершенных преступлений пришла и ему в голову, и он лишь не решался высказать оную мысль начальству, не будучи пока уверенным в том, что сие не есть только совпадение. Украденная приезжим экспертом идея развеяла половину уже возникшей было симпатии по отношению к собрату по академии, и Курт тоном беспечным и дружелюбным заметил, что Знак следователя, вероятно, не был получен господином экспертом лишь по недоразумению, и когда оное будет устранено, он с превеликим удовольствием уступит свое место кёльнского инквизитора майстеру Томасу Штойперту. Насмешливый и чуть снисходительный взгляд Ланца он проигнорировал, в полной мере насладившись тенью задетого самолюбия в глазах expertus’а, и призвал всех присутствующих возвратиться к работе, а именно – пройти в соседние комнаты, где томились в ожидании двое солдат патруля и близкая к истерике девочка, слабо соображающая, что же, собственно, вообще происходит в окружающем мире.
В присутствии постороннего, как он и надеялся, Керн не стал повторять своего запрета на разговор со свидетелями и указания избавиться от паров снадобья, употребленного подчиненным этой ночью; майстер обер-инквизитор вообще, кажется, ощущал себя несколько не у дел, пытаясь переварить происходящее. Явление Томаса Штойперта предстало очередным знаком того, что прежнее поколение медленно, но неотвратимо уходит в небытие, давая дорогу иным людям, иным методам, иному будущему; а ведь Керн застал времена, когда дознавателя второго ранга Гессе еще и не было на свете, когда даже Ланц в лучшем случае учился ходить, держась за материнскую юбку, когда не было как таковой и той Конгрегации, что он знает. На мгновение Курт ощутил к старику нечто вроде жалости, понимая, что сейчас, как в миг смерти, перед ним наверняка прошла вся его некороткая жизнь, и невольно подумал о том, как сложится его грядущее и кто придет на смену ему самому.
Оба же старших сослуживца внезапно возникшим противостоянием двух выпускников скорее забавлялись, неприкрыто кривясь в саркастических ухмылках и навряд ли помышляя о будущем или прошлом как себя самих, так и Конгрегации; во все время допроса солдат и уже засыпающей девочки Курт спиной чувствовал их ехидные взгляды. Эксперт, косящийся в их сторону настороженно, явно воспринимал это лишь на свой счет, оттого волнуясь и полагая немыслимые силы на то, чтобы держать себя в руках; в разговоры он не лез, оставаясь в стороне во всех смыслах – его неподвижная фигура застыла на пороге подле Бруно, чье полное участие в текущем расследовании, кажется, окончательно было принято как факт.
Беседы и обсуждения завершились, когда за узкими окнами башни брезжил холодный, мутный октябрьский рассвет; и когда Томас Штойперт уже готов был покинуть Друденхаус, на головы усталых, полусонных следователей обрушился удар. По сообщению солдата магистратского патруля, примчавшегося, запыхавшись, минуту назад, прямо у стен Кёльнского собора было найдено тело девочки десяти или одиннадцати лет – в том же виде, что и тела, обнаруженные ранее.
Это уже было откровенным вызовом и насмешкой; если прежде убитых находили в местах пусть и не потаенных, но хотя бы укрытых от взоров горожан достаточной их отдаленностью от больших улиц, от домов и площадей, то теперь тело было брошено на виду, издевательски открыто и бесцеремонно. А это, заметил Ланц, вмиг растерявший всю свою веселость, лишний раз подчеркивает безнаказанность преступников и совершенную беспомощность Друденхауса, взявшего на себя миссию восстановления порядка.
Эксперт, по умолчанию прибывший вместе со всеми на место нового происшествия, не проронил ни слова – косясь в сторону развороченного, точно потрошеная птица, тела, около минуты тот маячил чуть в стороне, белея и давясь, и в конце концов бегом метнулся в сторону, к шиповниковым кустам, бывшим некогда гордостью кёльнского архиепископа, а теперь одичавшим и поникшим. Кашель и плевки вперемешку со сдавленными стонами доносились долго, и к следователям Штойперт возвратился бесцветным и чуть пошатывающимся. На то, как дознаватели ходят вокруг тела, переговариваясь и присаживаясь подле оного на корточки, указывая вовнутрь друг другу, тот смотрел с плохо скрытым омерзением и почти ужасом, зажав губы ладонью и содрогаясь. Дабы встряхнуть его и занять чем-то кроме созерцания искореженного тела, Курт, оставив прения и выяснения отношений в стороне, призвал Штойперта собраться и выяснить немедленно, здесь ли произошло убийство. Полезности для следствия в этом не было ни малейшей (по все тем же признакам, что и ранее, видно было и без разъяснений Густава Райзе или, тем паче, их новоиспеченного помощника, что тело было именно выброшено сюда, к стене собора, будучи изрезанным и оттого обескровленным в ином, по-прежнему не известном никому месте), однако хоть какое-то дело позволяло отвлечь уже совершенно зеленого в щеках эксперта от волнений его души и желудка.
На обращенные к нему слова тот отреагировал не сразу, вздрогнув, когда просьба была повторена почти в полный голос, в ранней утренней тишине прозвучавший резко и пронзительно. На то, как работает эксперт Конгрегации, Курт смотреть не стал, хотя ему никогда еще не доводилось видеть ничего подобного – сегодня любопытство отступило, уступив место иным чувствам. Сегодня главным было – не сорваться, получив после, казалось бы, обнадеживающих новостей и событий этой ночи столь ощутимый пинок; сейчас он едва сдерживал в себе слова, которым не место было подле Господнего храма, подле усопшего, да и попросту при людях.
На сей раз осмотр места прошел скоро, и тело, накрытое мешковиной, увезли в Друденхаус быстро и даже спешно, дабы оное не попалось на глаза кому-либо из ранних прихожан или священства; дознаватели брели следом понуро и мрачно, не обсуждая вслух мысль, засевшую в мозгу каждого из них. Остатки платья на теле убитой позволяли судить о статусе ее родителей, столь же низком, как и положение семьи девочки, перехваченной у неведомых убийц этой ночью; и если прежние жертвы были опознаны тотчас, то теперь надежда отыскать среди своих кого-то, способного определить личность покойной, была крайне мала, чтоб не сказать – невероятна. А это означало, что придется искать ее родных, что невозможно сделать, не привлекая внимания почти всего города, либо же просто ждать, кто из горожан поднимет шум, ища свое пропавшее чадо, – а шум в свете происходящего в Кёльне будет немалый. И оба варианта лишат служителей Друденхауса возможности переговорить с родителями по-тихому, убедив не будоражить народ напрасными истериками и, не приведи Господь, нехорошими высказываниями.