Пасынки
Шрифт:
И в такой обстановке живёт государь? Что же тогда творится в жилищах обычных людей?
В этой кутерьме она с трудом нашла дорогу к покоям императора. Там должна была быть матушка. Старость давала о себе знать. Матушка быстро утомлялась и всё чаще нуждалась в посторонней помощи. Княжна шла, чтобы эту помощь предложить… Ну, надо же когда-то начинать свою игру? Почему бы не сейчас, в самый критический момент?
— Посторонись! — зычно крикнули позади. — С дороги!
Княжна-воительница привыкла при первых же намёках на подобную тревогу растворяться в лесу. Здесь особо растворяться было негде, и она вжалась в стену, обитую штофной тканью. И вовремя: по коридору, грохоча тяжёлыми солдатскими башмаками, шли
Прежняя княжна Таннарил только пожала бы плечами, сказав или подумав что-нибудь вроде: «Такова участь смертных». Обожжённая войной и осознанием страшного дара этого мира, глубоко в душе порадовалась бы близкой гибели ещё одного местного царька, способной внести смятение в сердца его подданных. Нынешняя Раннэиль с удивлением поняла, что смотрит на две свои прежние ипостаси чуть ли не с жалостью. Но этот большой, сильный и, чего уж там, страшный человек, от жизни и здоровья которого зависело будущее её народа, вызывал у неё чувство щемящей тоски и желания помочь. «Ничего не поделать, — честно призналась она самой себе. — Это приговор, не подлежащий пересмотру, и вынес его такой судья, с которым не поспоришь».
У самого порога силы оставили больного, и он едва не осел мешком на паркет. Гвардейцы, тихо ругнувшись, подхватили его на руки и так, в полусидячем положении, внесли в жарко натопленную комнату. Следом, причитая и шаркая ногами, быстро прошла немолодая толстая женщина в простонародной одежде и с большим медным тазом в руках, за ней пробежали две длиннокосые девчонки, несшие целый ворох тёплых покрывал. А оттуда, из комнаты, до княжны донёсся властный голос матери, отдававшей распоряжения прислуге. Этот голос словно подстегнул, заставил вспомнить, зачем она здесь. Но просто так войти в комнату императора вряд ли получится. Княжна помнила, какая охрана была у отца. Наверняка те гвардейцы не просто так остались в царских апартаментах. Окликнуть мать? Хороша же она будет, жалобно зовущая маму, словно маленькая девочка, сквозь поднятый прислугой и лекарями гам… Взгляд внезапно зацепился за валявшуюся на полу треуголку, от которой всё ещё исходил удушливый запах болезни. Жалкий предлог, но ничего лучшего она сейчас придумать не могла.
Она всегда начинала большие дела с таких вот едва заметных мелочей. И, судя по выражению лица матери, старая княгиня это помнила. Губы поджаты, лицо каменное. Не так, не так должна смотреть мать на своё детище.
— Зачем ты пришла? — спросила она по-альвийски, одарив дочь, так и не выпустившую треуголку из рук, холодным взглядом. — Ты всю жизнь училась убивать, а не исцелять.
— Я пришла, чтобы помочь тебе, — спокойно ответила княжна, глядя матери — неслыханная дерзость! — прямо в глаза. — Будь честна хотя бы с собой, мама: твои силы убывают.
— Это справедливо. И если ты хотела причинить мне боль, тебе это удалось.
— Прекрати, мама. Я знаю, ты всегда отдавала предпочтение сестрице Нидаиль, но я тоже твоя дочь, и я желаю исполнить свой дочерний долг, — княжна, не обращая внимания на суету вокруг, была всё так же невозмутима. — И ты не можешь мне запретить делать то, что послужит во благо народа.
— Мне никогда не нравились твои
— Зато они всегда были результативны, мама. Отец это ценил.
Фамильный цинизм не подвёл. При одном упоминании об отце мать замолчала, только выше вздёрнула острый подбородок.
— Делай, как знаешь… Полотенца мне! — приказала она какой-то девушке.
Всё, что смогла противопоставить упрямой дочери старая альвийка — ответить ей по-русски, на языке, который Раннэиль знала очень плохо. Но дочь её поняла. Положила наконец поношенную треуголку на подоконник и, аккуратно засучив рукава платья, принялась разводить в тазу с водой крепкий травяной отвар из маленького кувшинчика.
На мать она больше не смотрела. Зачем? Их отношения были окончательно прояснены многие сотни лет назад, и мало что могло бы их изменить в лучшую сторону. Но главное сделано: княжна сделала первый шаг за порог неизведанного. Ввязалась в авантюру, как выражалась матушка.
Следующие несколько часов она почти не помнила. Кто и что делал — всё подёрнулось серым туманом. Остались только ощущения. Вот их-то княжна запомнила крепко, на всю жизнь.
Самым страшным казалось ей то, что этот человек едва ли не до рассвета, когда жар наконец спал, и он смог забыться во сне, был в полном сознании. И в моменты, когда его трясло от лихорадки, и когда его бил тяжёлый грудной кашель, и когда лишился голоса, и когда одолевала дикая слабость, уносившая силы вместе с потоками плохо пахнущего пота — его разум ни разу не затуманился. Глаза оставались ясными, в них жила мысль, пусть мрачная, но вполне рассудочная. Глаза не лгут. Но княжне казалось, что лучше бы он метался в бреду. По крайней мере, дух не страдает вместе с телом.
Этот человек явно считал иначе, и употребил все духовные силы на то, чтобы не провалиться в неведомый альвам мир человеческих грёз. Зачем?
А кроме того — если, конечно, ей не показалось, если она сама не впала в горячечный бред — этот человек что-то ей говорил… От спёртого воздуха и запаха болезни у самой княжны невероятно разболелась голова. Она вспомнит, что слышала, после, когда в том действительно будет необходимость.
Княжна действительно мало что смыслила в целительском искусстве, и для неё действия матери были сродни магии. Непонятно, как, но работает. Матушкины медовые отвары и растирки сделали своё дело. Они не столько уничтожали болезнь, сколько давали телу больного силы ей сопротивляться. Впрочем, на этом принципе была основана вся альвийская фармакопея. Сюда бы ещё парочку сильных амулетов, и исцеление стало бы делом недели, от силы десятка дней. Но этот мир лишён магии, и путь к выздоровлению займёт у государя не меньше месяца. Да и после того, если верить словам матушки, ему придётся ограничивать себя в еде, напитках и…прочих привычках, вроде курения табака. К лечению приступили буквально в последний момент. Ещё день-другой, и не спасла бы никакая медицина. Тем не менее, кризис миновал. О том и лейб-медик, немец, и матушка-княгиня вслух не говорили, но Раннэиль даже в неверном свете многочисленных восковых свечей видела, как просветлели их лица. Смысл фраз, которыми время времени обменивались целители, не дошёл бы до воительницы, даже если бы они говорили по-альвийски или по-немецки, но глаза-то в самом деле не лгут.
Этот человек переборол болезнь, и пойдёт на поправку. И княжна, заготовлявшая новую порцию пропитанных целебным отваром полотенец, с огромным трудом сдерживала улыбку.
Он будет жить. Сколько там ему напророчила матушка? Лет десять-пятнадцать?
— Кризис миновал, — княжна, углубившаяся в свои мысли, не услышала, как подошла мать, и вздрогнула от её тихого голоса. — Больной спит, но это целебный сон. Я приказала приготовить нежаркую баню, когда он проснётся. У русской бани тоже есть хороший целительный эффект, если применить её процедуры с умом.