Пасынок судьбы
Шрифт:
– Нет и ещё раз нет.
– Почему?
– Ты говоришь о вещах… неглобальных. Путаешь эволюцию и революцию. А я прошу назвать научные революции.
– ?!!
– Хорошо. Смотри, генетика. Люди до её открытия знать не знали, что такое гены, а потом смогли накормить миллиарды людей, создали модов, улучшив себя самих. Понимаешь?
Кажется, начал.
– Электронные технологии, сети, виртуал – это всё продукт одного-единственного изобретения под названием ЭВМ. Предназначенного решать чисто математические задачи. Он был изобретён…
– Понял, – перебил её я.
– А известно тебе,
Я вновь скептически хмыкнул. Неуверенно, но пока ещё надеялся, что она не сможет доказать правоту. Напрасно.
– Да, существовало. В более примитивной форме, доступно было не каждому, с очень большой дифференциацией функций… Но все это БЫЛО.
Пауза.
– Со времён Третьей мировой войны, Хуан, мы не изобрели ничего нового. Наши истребители летают лучше, дальше, выше, космические корабли перелетают с планеты на планету за несколько дней, а не за месяцы и годы, наши двигатели экономичнее и мощнее в тысячи раз, у нас много новых композитов, из которых мы строим сверхпрочные купола и космолеты… Но это те же самые купола, что возводились сто и двести лет назад, те же самые корабли, что несли пионеров Марса и Юпитера, те же истребители, что использовались в Четвёртую и Пятую мировые.
Мы не регрессируем, нет. Но и не растём. Мы, весь наш мир, четыреста лет топчемся на месте.
Четыреста лет стояния против их двух сотен бешеной гонки быстрее самого времени. Ты не задумывался, почему так?
Вот теперь она точно меня озадачила.
Я никогда не задумывался о таких вещах. Прогресс? Все свято верят, что он есть, каждый год защищаются тысячи патентов, выпускаются сотни наименований новой продукции. Новая техника, новые продукты, сделанные из воды и углекислого газа, которые не отличишь от настоящих по вкусу и полезности и которые в разы дешевле…
…А оно вон оказывается как. Всё относительно, главное – точка, откуда смотреть. Относительно и наше общество, закостенелое и консервативное, не принимающее новых идей. В этом заключался смысл нашей дальнейшей беседы.
Эта беседа многое открыла мне. Например, что Венера – передовое государство в политическом плане, оно единственное, где придерживаются хоть каких-то принципов демократии. Не той, что умерла сотни лет назад, иной, сдерживаемой традиционными порядками, но таких свобод, как у нас, нет даже в богатой сытой Империи или высокомерной России. Королева наша, хоть и не фанат тех времён, стремится к либерализации и демократизации, пытается сделать народ активнее, надеясь вызвать в стране волну прогресса на всех фронтах. Пока не слишком удачно, но она никуда и не спешит.
…Но с другой стороны, я точно знал, что у власти достанет репрессивных механизмов и она подавит в зародыше любые очень уж активные «активности» народа. Мы впереди всей Солнечной системы, но не настолько, как хочется Бэль. Просто народ – это одно из средств защиты королевской власти от всесилия кланов. Если бы не народ, привыкший к патернализму, что над ними монарх-заступник, которого, в свою очередь, надо беречь и защищать, жить бы нам всем в раздираемой на клочки буржуями чахлой республике…
В
– Зачем это всё нужно? Кому интересно, кроме фанатов и коллекционеров? Я так понял, понты, – я обвёл рукой гуляющую публику, – будут только сегодня и завтра. А кто пойдёт сюда потом? Выставка же не окупится, это Королевская галерея, представляешь, сколько здесь стоит арен…
Она приложила палец к губам и улыбнулась, как улыбаются наивным детям:
– Пойдём, – и вновь куда-то потащила. – Ты прав. Выставка – это понты. Это вообще понты, не только на сегодня и завтра. Просто надо что-то выставлять, вот и собрали до кучи. Но выставка не билетами окупается.
– А чем?
Она помялась:
– Сейчас покажу. Понимаешь, ценность ЭТОЙ эпохи не в том, что можно потрогать, – вещах, фотографиях, – а в идеях. В философии, музыке. Вот, смотри…
Мы вышли к маленькой неприметной двери с надписью «Распродажа коллекций».
– Пошли.
Это оказалась антикварная лавка… или не так, выставка-лавка. Но не простая, а древних музыкальных дисков. Они стояли на полках в несколько ярусов, причём, в отличие от стеллажей в наших магазинах, в каждом ряду стояла не стопка одинаковых дисков, а по одному, максимум два-три.
– Вот то, куда я хотела попасть и ради чего пришла. – Она зашлась в счастливой улыбке. – Ради таких мест эти выставки и организуются. Остальное ерунда, фон…
И она исчезла.
Нет, не исчезла в прямом смысле слова, бродила между деревянными, из настоящего дерева, приятно пахнущими временем стеллажами, но я её потерял. Всем её вниманием завладели антикварные диски, в которые она жадно вчитывалась, глаза её горели алчностью ребёнка, во дворе которого перевернулся грузовик с мороженым. М-да, у каждого свои причуды.
Я тоже двинулся по магазину, но в противоположном направлении. Сказать, что был сильно рад или удивлён этим сборищем антиквариата… не скажу. Всю эту музыку можно найти в сетях. Порой придётся долго искать, но всё равно можно. Мне этого достаточно. А диски… Фетиши это всё!
Я взял в руки один из продаваемых экспонатов. Пластиковая коробка, хорошая, надёжная, но материал неизвестен – таких сейчас не делают. Какая-то мягкая на ощупь. С обратной стороны на ней была трещина… Нет, не трещина, линия сгиба. Но на линии произошёл разрыв внешнего слоя, и казалось, будто сейчас она распадётся.
Я недовольно хмыкнул и принялся рассматривать чёрно-белое изображение сверху. Чернокожий добряк с пухлыми щеками самозабвенно играл на трубе.
– «Луис Армстронг», «Парижский блюз»? Интересуетесь джазом, молодой человек?
Я чуть не выронил от неожиданности коробку из рук. За мной стоял пожилой седовласый сеньор с добрыми глазами.
– Вообще-то нет. Просто моя подруга ушла смотреть, что здесь продаётся, она давно грезила этой выставкой… А так я не очень разбираюсь в музыке того времени, – честно признался я.