Патологическая анатомия
Шрифт:
Утроба. Ни больше, ни меньше.
Центральное место в этой переполненной лаборатории.
Уэст в очередной раз обрабатывал бурлящую массу эмбриональной ткани рептилии. Она была дымящейся, текучей и пульсирующей. Пока она "варилась" в своих собственных мерзких выделениях, от нее исходило ужасное шипение. Там была стальная крышка, удерживающая ее в абсолютной темноте. Уэст держал это творение при влажности 100% и удушающей температуре 102°[5]. Имитируя какое-то отвратительное тропическое нерестилище, чан был всего лишь отвратительным токсичным чревом извивающейся эмбриональной жизни. Пока я стоял там, дрожа, он бросил туда трупы шести крыс, банку
– Достаточно скоро, - сказал он, нырнув под трубы, трубопроводы и воздуховоды.
– Достаточно скоро.
Я не стал расспрашивать дальше, хотя мое научное любопытство изнывало от желания узнать. Уэст показал мне что-то рычащее и бьющееся в углу, почти невозможное существо, которое лаяло, как собака, в своей укрепленной клетке. Я не осмеливаюсь описать этот клыкастый собачий ужас, с челюстей которого капала дурно пахнущая слюна.
Я был рад, когда мы обошли эти резервуары и наваленные стопки книг.
То, что Уэст хотел, чтобы я увидел, лежало на плите в центре комнаты. Он откинул простыню, и я увидел тело моложавой женщины. Она, конечно, была бледна, но на ее теле не было никаких признаков разложения. В ней была та "свежесть", которую Уэст всегда искал в своих испытуемых и которая, как мы оба знали из наших экспериментов, была ключом к успешной реанимации.
Для меня это был тревожный знак.
Казалось бы, просто еще один труп, и к тому моменту я уже должен был привыкнуть к таким вещам... Но ее вид выбил меня из равновесия. Она была олицетворением Смерти: истощенная до пугающей степени, ее ребра торчали, а тазовые кости, казалось, почти выпирали из плоти, ноги и руки были похожи на ручки от метлы. Ее ухмыляющийся череп можно было четко рассмотреть, губы сморщились, открыв грязные зубы и обесцвеченные десна. Она была скелетом, обтянутым плотной желто-белой плотью, которая была блестящей и плохо сидела. Мне это напомнило – и неприятно – женщину из "Мертвых любовников" Грюневальда.
– Проститутка, - сказал Уэст, поднимая зашитое запястье.
– Бедняжка устала от жизни. Но мы с тобой дадим ей шанс, которого никогда не дал бы ее Cоздатель.
Мысль о том, что этот призрак сможет стоять и ходить, была немыслима. От одной этой мысли у меня по спине, как пауки, пробежали холодные мурашки, на лице выступил лихорадочный пот.
Когда я приподнял ее голову, Уэст сделал скальпелем крошечный надрез у основания черепа, затем, взяв шприц с реагентом, осторожно ввел иглу в продолговатый мозг, который находился чуть ниже мозжечка. Уэст не действовал наугад; препарировав столько тел, сколько он, и снова собрав их воедино, невозможно было действовать вслепую. Как только игла была введена под нужным углом, он ввел 8 кубических сантиметров в выбранное место.
Затем я опустил женщину обратно, и началось томительное ожидание. Обливаясь потом, пытаясь игнорировать некоторые необъяснимые вещи, визжащие и скользящие в этом анатомическом шоу, я засек время по своему секундомеру. Уэст утверждал, что этот новейший реагент, который теперь содержал некую отвратительную секрецию желез из ткани рептилии, которая шипела в чане, продемонстрирует нам, по его мнению, почти идеальную реанимацию. Я, конечно, был настроен скептически, прекрасно помня абсолютные ужасы, которые мы воскрешали в прошлом. Сама мысль о них заставляла что-то внутри меня крепко сжиматься.
Ничего не оставалось делать, кроме как ждать. Иногда реанимация достигалась в течение нескольких минут, а иногда в течение нескольких часов.
Я записал свои наблюдения в объемистый блокнот Уэста в кожаном переплете, пока он осматривал тело.
– 10:27 вечера, - сказал
– Шесть минут двадцать три секунды с момента инъекции. Пока никакой заметной реакции. Никаких признаков окоченения. Конечности мягкие, гибкие. Мертвенная бледность не изменилась. Окоченение проходит... температура сейчас неуклонно растет, - oн посмотрел на секундомер.
– Спустя семь минут сорок секунд температура тела заметно повышается. Шестьдесят один градус... Теперь шестьдесят два[6].
Уэст продолжал свой осмотр, пока я лихорадочно писал при свете лампы; вокруг меня скользили тени. Сквозь адский шум существ в этой комнате я мог слышать, как снаружи завывает ветер, слышать скрип дерева, скрежет ветвей по крыше.
– Температура поднялась на два градуса, - сказал Уэст.
Это действительно происходило, и я чувствовал это, как и много раз в прошлом. Как это объяснить? Как будто что-то в атмосфере комнаты слегка изменилось, как будто сам эфир вокруг нас был заряжен какой-то невидимой вредоносной энергией. Клянусь, я чувствовал, как оно ползет по моим рукам и вверх по шее, как нарастающий статический заряд. Тени, отбрасываемые лампами, казалось, стали гуще... маслянистые, змеевидные фигуры, которые скакали вокруг нас. Эти мерзости в своих клетках, казалось, почувствовали это, и они начали то, что можно считать только скулящим/писклявым/лающим/визжащим хором звериного гнева и ярости, который был отчасти страхом, а отчасти почти человеческой истерией. Нечестивая голова этой первобытной обезьяны начала шевелиться в банке с сывороткой, присасываясь дряблыми губами к стеклу, как улитка. И различные конечности в пузырящихся сосудах с жизненной жидкостью начали безумный, адский танец, стуча и ударяясь, руки шевелили пальцами и плавали, словно водяные пауки. И в этом чане с чумной тканью, в этой кипящей тверди грибкового, безбожного творения, было движение и шипение и странные шлепающие звуки. Металлическая крышка начала дребезжать, как будто то, что было внутри, отчаянно хотело выбраться наружу.
И затем...
Сквозь эту вакханалию плотских чудовищ я услышал постукивание. Один палец на левой руке женщины задрожал. Он постукивал по плите, как будто в нетерпении. Затем ее тело резко дернулось, спина выгнулась, кости напряглись под тонкой кожей, и из глубины ее горла вырвался низкий скорбный стон.
– А-а-а-а-а-а, - выдохнула она. – Га-а-а-а-ах-х-х.
Это был сухой и царапающий звук, похожий на скрежет когтей по бетону, похожий на шорох древних саванов в оскверненной могиле.
– Девять минут тридцать две секунды, - сказал Уэст, перекрывая шум.
– Реанимация достигнута...
Я боялся соприкоснуться с ней, боялся, что мои пальцы коснутся этой сияющей, почти фосфоресцирующей бледной плоти. И я говорю вам сейчас: она почувствовала мое беспокойство, наполнилась моей тревогой и дрожью. Ибо глаза на этом череповидном лице открылись, и они были блестящими розовыми шарами, прозрачными, как яичные желтки, с крошечными зрачками-булавками. Она посмотрела прямо на меня, слегка наклонив голову и одарив меня мертвой улыбкой желтых узких зубов и почерневших десен. Это была невеселая, сардоническая ухмылка чистой злобы, которая заставила меня сделать шаг назад.
– Не вставай, - сказал ей Уэст, как будто она была пациентом, который только что прошел сложную процедуру.
Облизнув губы, чувствуя, как пот от страха стекает по спине, я сказал:
– Расскажи нам... где ты была?
Она начала дрожать, ее конечности искривлялись, пальцы вцепились в край плиты от чистого безудержного ужаса. Ее рот раскрылся в широкий овал, и она закричала, закричала измученным голосом, который эхом донесся из мрачных глубин ада: