Патологии
Шрифт:
Андрюха-Конь разворачивается там, где коридор уходит вправо, даёт ещё одну очередь. Мы ждём его за углом, кривя злые лица.
Убежал бы, ей богу, если бы не Скворец.
– Ебать!
– произносит Андрюха-Конь, выскакивая к нам, скорей раздражённый, чем испуганный, - Ублюдки!
Ему стреляют вслед. От стены, замыкающей коридор - видимой нам, отваливаются крупные куски побелки.
Чечены орут, и топают, бегут к нам, не переставая орать и стрелять.
Как дичь загоняют, как овец тупых и пугливых.
Мы
Саня с разлёту попадает в дыру, пробитую выстрелом Астахова в полу.
Саня, что ты натворил, Саня…
Готовый зарыдать, заорать, расколоться на глиняные черепки, останавливаюсь. На сотую долю секунды встречаемся глазами с Андрюхой-Конём, взгляд его словно намылен, - то ли бешен, то ли бессмыслен, но мы сразу понимаем, что и кто из нас будет делать.
Падаю на пол, выискивая взглядом Саню, и нахожу его, прижавшегося к стене спиной, сидящего на корточках в грязной воде, озирающегося по сторонам, и кажется, видящего людей готовых его убить.
– Саня!
– ору я, и тяну вниз руку.
Андрюха-Конь, расставив ноги, стоит надо мной, полосуя из пулемёта туда, где вот-вот… должны…
Саня, бросив автомат, подпрыгивает, цепляясь двумя руками за мою ладонь, за пальцы мои, за рукав, и я чувствую его цепкую, живучую, жаждущую силу. Но тут же эта сила исчезает, сходит на нет, и Саня, прострелянный насквозь, разжимает свои пальцы, и я не в силах его удержать, и мне не за чем его держать…
На затылок, на спину мне падают тяжелые гильзы, выплёвываемые из ПКМа.
Внизу на первом этаже смеются люди, я слышу их смех.
– Сдохните, мрази!
– ору я в пролом, - Мы всех вас выебем!
Кто-то снизу стреляет по потолку.
Мы бежим с Андрюхой-Конём, к своим, к выпадающим в окно, в грязь и дождь пацанам.
Снизу, с первого этажа тянет дымом, сквозняком разгоняет слабую гарь по этажам, по коридорам.
На площадке несколько трупов, кровища, кишки, неестественно белые кости, куски мяса, - видно снизу вальнули из «граника» прямо в толпу. Кто-то визжит истошно, неумолчно.
Никто никого не прикрывает.
Семёныч, вся безумная рожа в крови, подгоняет оставшихся пацанов. Кажется, он рыдает, - у него голос, словно он рыдает…
Кто-то выпихивает раненых, те бестолково валятся за окно.
Андрюха-Конь остервенело смотрит на происходящее, пытаясь понять, почему всё это происходит, почему все лезут в окно, зачем…
– Давай!
– толкаю я Андрюху-Коня.
Кажется, он отвечает «я не вылезу», или - «я не полезу». Наверное, последнее.
Я ору на него, не понимая, что ору, возможно, вообще не произнося слов.
И рыдающий голос Семёныча…
Андрюха-Конь морщится, сплёвывает длинно, поправляет на плече ремень ПКМ, выворачивает на площадке, тяжело наступая на чьи-то внутренности.
– Я через дверь выйду, - сказанное я понимаю по его губам. Он сказал это для себя, ни для кого больше.
Семёныч не останавливает его.
Старичков толкает Филю, но пёс вырывается, не хочет прыгать. Старичков выпрыгивает один. Филя жалобно смотрит вниз, долго примеривается, прежде чем прыгнуть, но кто-то пинает его, и Филя, лязгнув зубами, выпадает.
Чтобы выпрыгнуть, надо присесть. Присаживаюсь. Перед глазами, - кривые, в чьей-то крови, зазубрины недосбитого стекла. Слева - берцы Семёныча, тяжело вдавленные в кровавую лужу, в ошмётья человечины, от которых, кажется, идёт пар…
Внизу, в воде под дождём лежат, никуда не бегут, никуда не плывут, пацаны, наваленные друг на друга.
Оглядываюсь, вижу спину и белые плечи Андрюхи-Коня, спускающегося по лестнице, стреляющего куда-то в дымную тьму, где слышен гадливый ор, и гортанный хохот. И ещё собачий визг, визг подстреленного пса.
Вылезаю, чувствуя теменем, хребтом оконный проём… выпадаю, кувыркаюсь, с брызгами и чмоканьем падаю, не понимаю куда… на податливые, скользкие, сырые спины… сразу теряю автомат, кувыркаюсь ещё, прыгаю, отталкиваясь ногами, приземляясь на руки, как убогое млекоптающееся, решившее стать рыбой… пытаюсь избавиться от скрюченных, белых и сырых пальцев, и спин, и оскаленных голов… с визгом дышу, и дождь бьёт в лицо, в глухое, слепое, обрастающее жабрами и теряющее веки, лицо…
Как много трупов!
Валюсь в воду, в надежде нырнуть, и плыть, невидимый, по дну оврага, подальше от «почивальни»…
Взбиваю руками ледяную воду и грязь. Сжимаю грязь в руках, скольжу ногами, толкаясь. Не получается, не получается уйти на дно. Здесь по колено воды. На дне чавкающая, обилившаяся почва, и ноги путают кусты и сучья.
Вязну, путаюсь в кустах, вязну. Путаюсь и вязну…
Как здесь передвигаться, боже!
Пытаюсь бежать по воде, ноги двигаются медленно, берцы засасывает, ничего не вижу вокруг, ничего не понимаю. Брызги, и дождь, и автоматный гам.
Глубже, тут чуть-чуть глубже, быть может, по пояс воды. Падаю, хлебаю грязь и воду, потому что дыханья нет, воздуха нет, легкие вывернуты наизнанку.
Вырываюсь из-под воды на свет, пытаюсь бежать, перед глазами прыгает, качается школа, и разбитое окно, из которого я только что выпрыгнул, и завал трупов под окном…
Чего? Куда я? Почему школа передо мной?
Разворачиваюсь, двигаюсь в другую сторону, тяну себя за кусты, сдирая кожу с ладоней. Резко уходит почва, - проклятая, гнилая, засасывающая почва, - уходит из под ног, валюсь в воду, бью всеми конечностями, ползу по дну, отталкиваюсь ногами, пытаюсь плыть…