Патрик Кензи
Шрифт:
Два человека были убиты, и я сам чуть не спустил курок. Они не были невинными обывателями. И тем не менее они были человеческими существами.
Фил вернулся в машину, я подал ему салфетку и уменьшил звук. Он вытер салфеткой рот, я выехал обратно на Саммер-стрит и направился в сторону Саути.
— Почему он убил их? Они ведь сказали нам все, что было нужно.
— Они ослушались своего босса. А тебе лучше оставить свои «почему», Фил.
— Но, ради Бога, он только что застрелил их! Он вытащил пистолет, а они
— Послушай, Фил.
Я припарковался у обочины дороги на темном участке возле арабской кофейни, и аромат жареного кофе пытался перебить запах мазута и бензина, идущий от доков слева.
Фил закрыл глаза руками.
— О, Господи!
— Фил! Черт возьми, посмотри на меня!
Он опустил руки.
— Что?
— Этого никогда не было. Понял? — Видимо, я орал, поэтому Фил отпрянул от меня в темноту салона, но мне было все равно. — Ты тоже хочешь умереть? Да? Речь сейчас именно об этом, Фил.
— О, Господи. Я? Почему?
— Потому что ты свидетель.
— Знаю, но…
— «Но» не дает тебе выбора. Все очень просто, Фил. Ты жив, потому что Бубба никогда не убьет того, кто для меня что-то значит. Ты жив, потому что он убедил Пайна, что я буду держать тебя в узде. Что до меня, то я жив, потому что они знают: я буду молчать. И кстати, мы оба вполне можем загреметь в тюрьму за двойное убийство как соучастники. Но до этого никогда не дойдет, потому что, если у Пайна появится причина для беспокойства, он просто-напросто убьет сначала тебя, затем меня, а потом, возможно, и Буббу.
— Но…
— Спрячь свои чертовы «но» в карман, Фил. Клянусь богом: ты должен убедить себя, что ничего этого просто не было. Тебе приснился кошмарный сон, а Кевин и Джек уехали в отпуск. Потому что если ты не сделаешь этого, то проболтаешься.
— Нет.
— Поверь мне. Ты расскажешь своей жене или подружке, или просто кому-нибудь в баре, и тогда все мы — покойники. И тот, кому ты расскажешь, тоже. Понятно?
— Да.
— За тобой будут следить.
— Что?
Я кивнул.
— Прими это и найди способ примириться. Какое-то время ты будешь под наблюдением.
Ему стало трудно глотать, глаза выкатились, и мне показалось, что его снова вырвет.
Вместо этого он покрутил головой, выглянул в окно и вжался в сиденье.
— Как тебе-то удается? — прошептал он. — День прошел, и ладно?
Я откинулся на сиденье, закрыл глаза, слушая рокот немецкого мотора.
— Как ты уживаешься сам с собой, Патрик?
Я включил первую передачу и, пока мы ехали по Саути и спускались вниз, в наши места, не проронил больше ни слова.
Я оставил «порш» перед своим домом и отправился за своей «викторией», припаркованной чуть дальше, так как «порш-63» — не та марка, на которой стоит ездить по округе, если желаешь не привлекать внимания.
Фил стоял у пассажирской двери, но я покачал головой.
— В чем дело? — спросил он.
— Ты останешься здесь, Фил. На этот раз я один.
Теперь он покачал головой.
— Нет. Она была моей женой, Патрик, и этот гад ее подстрелил.
— Хочешь, чтобы он подстрелил и тебя, Фил?
Он пожал плечами.
— Считаешь, не гожусь для этого?
Я кивнул.
— Не годишься, Фил.
— Почему? Из-за случившегося в боулинге? Но ведь Кевин вырос среди нас. Был нашим товарищем. Так что понятно, почему я потерял над собой контроль. Но Джерри? — Он приставил свой пистолет к крыше машины, достал патроны и вставил в обойму. — Джерри — тварь вонючая. Он умрет.
Я посмотрел ему в глаза, ожидая, когда он сам поймет, как глупо он выглядит, этакой пародией на крутого Уокера, демонстрирующего браваду.
Фил не отвел взгляд, а дуло его пистолета стало медленно поворачиваться, пока не остановилось на моем лице.
— Собираешься застрелить меня, Фил? А?
Рука его была тверда. Пистолет не шелохнулся.
— Ответь же, Фил. Собираешься застрелить меня?
— Если сам не откроешь, Патрик, я выстрелю в стекло и влезу внутрь, чего бы мне это ни стоило.
Я спокойно посмотрел на пистолет в его руке.
— Я тоже ее люблю, Патрик. — Он опустил пистолет.
Я сел в машину. Он стал стучать в окно пистолетом, а я вздохнул, понимая, что Фил либо станет преследовать меня по пятам, либо выстрелом выбьет окно моего «порше» и заведет его без всякого ключа.
Поэтому я потянулся через сидение и открыл дверцу.
Дождь начался примерно в полночь, сначала даже не дождь, а всего несколько капель пополам с грязью на лобовом стекле, смытых стеклоочистителем.
Мы припарковались перед домом престарелых на Дорчестер-авеню, примерно в половине квартала от бара «Изумруд». Затем тучи прорвало, дождь забарабанил по крыше и потек по улице большими темными потоками. Дождь был леденящий, подобно вчерашнему, и единственное влияние, которое он оказывал на приросший к тротуару и домам лед, состояло в том, что ледяной покров становился на миг прозрачнее и еще опаснее.
Сначала мы были благодарны дождю, так как наши окна запотели, и если бы кто-то стоял рядом с машиной, то не мог бы разглядеть, кто находится внутри.
Но вскоре мы поняли, что это работает против нас, так как перестали хорошо различать как сам бар, так и вход в жилище Джерри. Обогреватель в машине не работал, и сырой холод пробирал меня до костей. Я приоткрыл свое окно, Фил тоже, и мне пришлось локтем вытирать конденсат, пока наконец входные двери Джерри и его бара, пусть не очень четко, но появились вновь.