Патрология. Период Древней Церкви. С хрестоматией
Шрифт:
«Демоны, как я показал, всегда производили то, что все, старавшиеся сколько-нибудь жить согласно с разумом и удаляться зла, были ненавидимы. Поэтому нимало не удивительно, если, по действию обличаемых демонов, подвергаются еще большей ненависти те, которые стараются жить согласно не с какою-либо частью посеянного в них Слова, но, руководствуясь знанием и созерцанием всего Cлова, Которое есть Христос» (Вторая апология. Гл. 8. Хрестоматия, с. 369).
Таким образом, все лучшее, подлинно благое (хотя и несовершенное), что имеют язычники, в действительности принадлежит Христу, Его Церкви и христианам.
«Все, что сказано кем-нибудь хорошего, принадлежит нам, христианам» (Вторая апология. Гл. 13. Хрестоматия, с. 371–372).
Итак, мы
10.3.2. Слово и дело
Единство слова и дела – этот вопрос поднимается и формулируется святым Иустином в качестве важнейшей проблемы – проблемы, стоящей перед самосознанием самих язычников, проблемы отношений между Церковью и языческим миром, вообще онтологической проблемы человека!
Логика аргументации святого Иустина развивается здесь следующим образом, пронизывая ткань всей Первой апологии, от ее начала и до конца.
Можно ли гнать и наказывать за одно имя, не сообразуясь с делами, с тем реальным содержанием, которое стоит за пустым звуком слова? Гонители (императоры, к которым и обращается св. Иустин) именуют себя философами, гонимые именуются христианами. И то, и другое – изначально только звуки имени, слова, еще не подтвержденные делом. Дела должны подтвердить собою слова.
«По одному имени, помимо действий, которые соединены с именем, нельзя судить, хорошо ли что, или худо» (Первая апология. Гл. 4. Хрестоматия, с. 333);
«Одно имя не может представлять разумного основания ни для похвалы, ни для наказания, если из самих дел не откроется что-либо похвальное или дурное» (Первая апология. Гл. 4. Хрестоматия, с. 333);
«Если кто из обвиняемых отречется, и скажет только, что он не христианин, то вы его отпускаете, как бы уже не имея никакого доказательства его виновности; если же кто объявит себя христианином, то наказываете его за одно это признание, тогда как надлежало бы исследовать жизнь и того, кто объявил себя христианином, и того, который отрекся, чтобы из самых дел оказалось, каков тот и другой <…> Но это несправедливо. И между теми, которые носят имя и одежду философов, есть также люди, не делающие ничего соответственного их званию, и вы знаете, что древние учители, при всей противоположности их мыслей и учений, называются одним и тем же именем философов; а из них некоторые учили безбожию» (Первая апология. Гл. 4. Хрестоматия, с. 333);
«Поэтому мы просим, чтобы те, на кого доносят вам, были судимы по делам их, дабы оказавшийся виновным подвергался наказанию, как преступник, а не как христианин» (Первая апология. Гл. 7. Хрестоматия, с. 334);
«Все вышедшие от таких людей [еретиков], как я сказал, называются христианами, точно так же, как и между философами те, которые несогласны в своих учениях, носят на себе общее наименование, взятое от философии» (Первая апология. Гл. 26. Хрестоматия, с. 343).
Какие же дела совершаются христианами? Они безбожны, развратны и едят младенцев? – таковы, каковыми представляет их мир (именно таковы были три обвинения, предъявляемые христианам внешним миром)? Святой Иустин Мученик последовательно доказывает обратное, обращая обвинения на главу самих язычников (этот метод, используемый также и другими апологетами, будет впоследствии блестяще развит Марком Минуцием Феликсом в его апологии «Октавий»; см. п. 12.2.2). Какие же дела совершаются претендующими на имя философов? Они любят истину, разумны и справедливы? – таковы, каким должен быть подлинный философ? Но любящий истину и справедливость не способен гнать и преследовать неповинных. Гонение за одно имя представляет собой трагический разрыв слова и дела; гонитель собирает им осуждение на свою собственную главу!
«Здравый разум не велит, по одной худой молве, оскорблять людей невинных, или лучше – самих себя» (Первая апология. Гл. 3. Хрестоматия, с. 332);
«Стыдитесь, стыдитесь приписывать невинным то, что сами делаете явно, и то, что свойственно вам самим и вашим богам взводить на тех, которые нисколько тому не причастны: перестаньте, образумьтесь!» (Вторая апология. Гл. 12. Хрестоматия, с. 371);
«Злые демоны… принуждали их говорить про нас те баснословные действа, которые сами делают явно» (Вторая апология. Гл. 12. Хрестоматия, с. 371);
«Они по своей собственной вине подлежат наказаниям: потому что в природе человеческой есть способность различать доброе от худого, и потому что, обвиняя нас, которых не знают, в таких действиях, какие называют постыдными, сами находят удовольствие в богах, которые совершали такие дела и ныне еще требуют от людей того же; таким образом, осуждая нас, как будто бы мы делали это, на смерть, или узы, или другое какое наказание, они произносят приговор на самих себя, поэтому для осуждения их не нужно других судей» (Вторая апология. Гл. 14. Хрестоматия, с. 372).
«Мы показали, каковы мы христиане, – как бы восклицает св. Иустин, подводя итог своей апологии и утверждая единство слова и дела христианской жизни, – теперь покажите вы, подлинно ли вы философы». Соответствуют ли ваши дела словам, тому имени, которое вы носите? – рефреном повторяет он мысль, с которой начал свою апологию.
«Люди истинно благочестивые и философы должны уважать и любить только истину и отказываться от последования мнениям предков, когда они худы: такова обязанность, внушаемая разумом. И не только требует здравый разум не следовать тем, которые несправедливо поступали или учили: философ (то есть любящий истину) должен всячески и больше своей собственной жизни стараться соблюдать правду в словах и поступках своих, хотя бы смерть угрожала ему. Вы называетесь благочестивыми и философами… теперь окажется, таковы ли вы на самом деле» (Первая апология. Гл. 2. Хрестоматия, с. 332);
«Что касается до нас, – мы убеждены, что ни от кого не можем потерпеть вреда, если не обличат нас в худом деле, и не докажут, что мы негодные люди» (Первая апология. Гл. 2. Хрестоматия, с. 332);
«Мы просим исследовать, в чем их [христиан] обвиняют; и если обвинения окажутся действительными, пусть наказывают их, как следует. Если же никто ни в чем обличить не может, то здравый разум не велит, по одной худой молве, оскорблять людей невинных, или лучше – самих себя, когда думаете вести дела не по рассуждению, а по страсти. Всякий здравомыслящий скажет, что наилучшее и единственное условие справедливости состоит в том, чтобы подчиненные представляли не укоризненный отчет в своей жизни и учении, а начальствующие, с другой стороны, давали приговор не по насилию и самовластию, но руководствуясь благочестием и мудростью» (Первая апология. Гл. 3. Хрестоматия, с. 332);
«Наша обязанность – представить на рассмотрение всех нашу жизнь и учение … А ваше дело, как требует разум, выслушать нас и явиться добрыми судьями, ибо после того вам не простительно будет перед Богом, если вы, узнавши истину, не будете делать того, что справедливо» (Первая апология. Гл. 3. Хрестоматия, с. 332–333).
Сам вопрос единства слова и дела ставится таким образом, что ответ на него в конце концов оказывается парадоксален! Мы оказываемся в зеркальном, полностью перевернутом мире. Христиане – вот кто подлинные философы, соединившие в себе слово и дело; а гонители, собравшие собственные обвинения на свою главу, лишь самим себе своим внутренним и трагическим разрывом между словом и делом пресекают путь к Истине и к философии (а вместе с тем и ко Христу) – ко всему тому, к чему зовет их имя, но не дела.