Патруль Времени (сборник)
Шрифт:
— Тедди!
— Не кипятись. Наплету ему чего? нибудь, чтобы расследование началось, а на нас подозрений не было. Сумею, не в первый раз.
Синтия замолкла, кому как не ей было знать, что фантазии у мужа больше чем достаточно для такой простой задачи. Полицейский встретился через несколько кварталов; стоя на тротуаре, служитель закона грелся на солнышке и лениво наблюдал за мальчишками, играющими на пустыре в футбол. Свернув к бровке, Рэндалл остановил машину.
— Открой окно, Син.
Синтия опустила окно и тут же резко,
За окном не было ни солнечного света, ни полицейского, ни мальчишек — не было вообще ничего. Только серый, безликий туман, и этот туман медленно пульсировал, словно живя какой? то своей, неоформившейся еще жизнью. И никаких признаков города, но не потому, что туман был очень плотным, а потому, что он был — пуст. Сквозь него не проглядывало ни одно движение, сквозь него не долетал ни один звук.
— Закрой окно!
Увидев, что Синтия никак не может справиться со своими негнущимися от ужаса пальцами, Рэндалл перегнулся через нее и лихорадочно крутанул ручку, подняв стекло до упора.
И все стало по–прежнему, через стекло они снова увидели полицейского, играющих детей, тротуар, а дальше — город. Синтия взяла мужа за руку.
— Поезжай, Тедди.
— Подожди секунду, — напряженным голосом сказал Рэндалл, поворачиваясь к своему окну. Медленно, очень осторожно, он приспустил стекло — чуть–чуть, меньше чем на дюйм. Этого хватило. И здесь тоже стояла серая бесформенная масса. Через стекло отчетливо виднелись улица и машины, бегущие по ней, сквозь открытую щель — ничего.
— Поезжай, Тедди. Пожалуйста.
Уговаривать Рэндалла было не надо, отжав сцепление, он резко бросил машину вперед.
Их дом стоит не прямо на берегу, но поблизости.
Залив хорошо виден с вершины ближайшего холма. В поселке, куда они ходят за покупками, живут всего восемь сотен человек, но им этого вполне хватает. Да и вообще они не особенно любят общество — кроме, конечно, общества друг друга. Вот этого у них предостаточно. Когда он идет работать в огород или в поле, она идет следом, прихватив с собой какую? нибудь мелкую женскую работу. В город они тоже ездят вместе, рука в руку, всегда без всяких исключений. Он отпустил бороду, и не потому, что ему очень уж это нравится, а по необходимости — во всем их доме нет ни одного зеркала. Есть у них одна странность, которая обратила бы на себя внимание в любой общине, знай о ней окружающие, но такова уж природа этой странности, что никто и никогда о ней не узнает.
Вечером, отходя ко сну, он обязательно пристегивает наручниками свою руку к ее руке и только потом выключает свет.
Робеот Хайнлайн
Все вы зомби
22.17 Временная зона V (ВСТ) 7 ноября 1979, Нью–Йорк, бар «У Папули»: Я надраивал коньячную рюмку, когда вошел Мать–одиночка. Я отметил время — 10
Мать–одиночка был парнем двадцати пяти лет, не выше меня, с лицом подростка и раздражительным характером. Мне его вид не понравился — и никогда не нравился — но именно его я прибыл завербовать, Этот парень был моим, и я встретил его своей лучшей барменской улыбкой.
Наверное, я излишне привередлив. Не такой уж он и зануда, а прозвище свое заработал из? за того, что если какой? нибудь любопытный тип интересовался, чем он занимается, он всегда отвечал; «Я мать–одиночка», И если был зол на весь мир меньше обычного, иногда добавлял: «…за четыре цента слово. Я пишу исповеди для журналов».
Если настроение у него оказывалось паршивое, он пытался кого? нибудь спровоцировать на оскорбление, Дрался он жестоко, насмерть, как женщина–полицейский — одна из причин, по которой он мне стал нужен. Но не единственная.
Он уже успел нагрузиться, и по его лицу было ясно, что люди сегодня отвратительны для него больше обычного. Я молча налил ему двойную дозу «Старого нижнего белья» и оставил бутылку на стойке. Он выпил и налил себе еще.
Я протер стойку.
— Как жизнь у Матери–одиночки?
Его пальцы стиснули стакан. Мне показалось, что сейчас он швырнет его в меня, и я нашарил под стойкой дубинку. Занимаясь манипуляциями во времени, стараешься предвидеть любую неожиданность, но тут замешано столько разных случайностей, что никогда нельзя идти на неоправданный риск.
Я увидел, что он расслабился на ту самую малость, которую нас учили подмечать в тренировочной школе Бюро.
— Извини, — сказали. — Просто хотел спросить, как идут дела. Считай, что спросил какая сегодня погода.
— Дела нормальные, — кисло отозвался он. — Я кропаю, они печатают, я ем.
Я плеснул себе и склонился к нему.
— Знаешь, — сказали, — а у тебя здорово получается — я кое? что из твоей писанины прочел. Ты изумительно хорошо понимаешь женский взгляд на мир.
Тут я допустил прокол, но пришлось рискнуть — он никогда не называл своих псевдонимов. Но он успел достаточно накачаться, и поэтому вцепился только в последнюю фразу.
— Женский взгляд! — фыркнул он. — Да, я знаю, как бабы смотрят на мир. Еще бы мне не знать!
— Неужели? — усомнился я. — Сестры?
— Нет. Могу рассказать, только ты все равно не поверишь.
— Брось, — мягко отозвался я, — барменам и психиатрам прекрасно известно, что нет ничего более странного, чем правда. Знаешь, сынок, если бы тебе довелось выслушать все то, что мне рассказывали… считай, богачом бы стал. Поразительные были истории.
— Ты и понятия не имеешь, что такое «поразительное»!
— Да ну? Меня ничто не удивит. Я всегда смогу припомнить байку и похуже. Он снова фыркнул.