Паутина [ Авт. сборник]
Шрифт:
Возникла тяжелая пауза. Наконец, я отрицательно покачал головой.
— Нет, дядя. Этого мы не сделаем, — твердо сказал я.
— Наш мир не райские кущи, — медленно проговорил Аксель, — в особенности для тех, у кого есть отклонения. Я, признаться, был уверен, что вы из тех, кто способен бороться за свою жизнь и… И победить. Но может статься, я ошибся.
— Пойми, дядя, — сказал я, — если бы речь шла об Алане, если бы это его нужно было «вышвырнуть за борт», мы бы не колебались. Но Анна!.. Дело даже не в том, что она женщина! Если бы на ее месте был любой из нас, это ничего не меняло бы. Мы слишком близки друг другу, понимаешь? Она — Анна — даже теперь гораздо ближе мне, чем родные сестры… Мне трудно объяснить тебе это… — я запнулся, потому что никак не мог найти слов, которые он бы понял. Я чувствовал, что слова здесь вообще не помогут. — Это… Это было бы не просто убийство, дядя, а… все равно как отрезать часть самого себя… Нет! Мы никогда не сможем сделать это!..
— Но тогда это камнем будет висеть над вашими головами до тех пор… — он не закончил, но мы оба знали, что он имел в виду.
— Я знаю, — вздохнул я, — но то, что ты предлагаешь, для нас не выход. Если бы мы сделали это, «камень» висел бы над каждым внутри. И это было бы для нас во сто крат хуже…
Я даже не мог передать остальным наш разговор с Акселем, ведь его могла услышать Анна. Но я твердо знал, что они сказали бы то же, что и я. Я понимал, что Аксель предложил нам единственный реальный выход из создавшегося положения. Мой отказ последовать его совету означал полное наше бессилие и обреченность.
Анну мы с тех пор не слышали ни разу. Но хватает ли у нее воли не слушать нас? Мы не были в этом уверены. От ее сестры Рэйчел мы узнали, что она отзывается только на нормальную речь и всеми способами старается доказать себе, что она такая же, как все. Но все равно мы теперь не могли уже свободно разговаривать друг с другом: мы боялись.
Прошло несколько недель. Все оставалось по-прежнему. Похоже было, что Анна и впрямь сумела забыть о своем отличии от остальных… Приближался день ее свадьбы, и наконец, они с Аланом переехали в дом, который ее отец построил им на своей ферме. Кое-кто поговаривал, что она напрасно вышла замуж за сына кузнеца, но никаких тревожных для нас слухов вроде не было.
Несколько месяцев мы не слышали о ней ничего. Она избегала даже встреч со своей сестрой, видимо не желая, чтобы и эта тонюсенькая ниточка связывала ее с нами. Что ж, нам оставалось только надеяться, что ее брак оказался удачным и опасения наши были напрасными.
Постепенно наши страхи улеглись. В какой-то степени этому способствовало то, что пришло время, во всяком случае для нас с Розалиндой, подумать и о себе. Не помню, когда нам стало ясно, что мы должны быть вместе. Это было для нас таким очевидным и естественным, так совпадало с нашими мыслями и желаниями, что нам казалось, мы знали об этом всегда. Это стало чем-то само собой разумеющимся задолго до того, как мы начали говорить об этом. Я подумать никогда не мог, что возможен какой-то другой вариант, — двое людей, выросших вместе, думающих вместе, а кроме того, объединенных в том, что ощущают враждебность всего окружающего мира, чувствуют необходимость друг в друге еще раньше, чем сознают, что они любят…
Но случается, когда они, наконец, понимают, что любят друг друга, они неожиданно для себя понимают и то, что отличаются не только от всех остальных, но и друг от друга… И порой они сталкиваются с теми же проблемами, как и все «нормальные»…
Неприязнь между нашими семьями после истории с лошадьми вылилась в открытую вражду, и с годами вражда эта не утихла. Мой отец и его двоюродный брат Ангус Мортон, отец Розалинды, вели между собой что-то вроде партизанской войны: каждый внимательно следил за землями другого — не появились ли там хоть малейшие отклонения. Известно было даже, что оба как-то раз назначили награду тому, кто углядит отклонение на земле соседа.
В своем стремлении перещеголять Мортона отец жертвовал многим. Он, например, обожал помидоры, но когда они однажды уродились неправильные, он вообще перестал сажать помидоры и картошку: с той поры нам приходилось покупать все это у соседей. Некоторые пряности тоже были занесены в «черный список» и той, и другой стороной, и хотя все это еще больше поднимало моральный престиж наших семей, но отнюдь не способствовало нормальным, добрососедским отношениям.
Было совершенно ясно, что обе стороны костьми лягут, но не дадут нам с Розалиндой пожениться.
С годами ситуация становилась все хуже и хуже. Мать Розалинды уже не раз делала попытки устраивать что-то вроде смотрин, да и моя мать, я видел, поглядывала на молодых девиц, словно прикидывая, которая из них больше годится ей в невестки.
Пока что мы были уверены, что о нашей близости никто не догадывается. Ничем, кроме колкостей и плохо скрытых оскорблений, Стрормы и Мортоны не обменивались, и для всех в округе было естественным считать, что и дети разделяют чувства родителей. Единственным местом, где нас могли видеть вместе, была церковь: я уже говорил, что встречались мы с Розалиндой редко и всегда украдкой…
Но выхода из создавшегося тупика мы не видели, и было похоже, что положение не изменится к лучшему до тех пор, пока мы сами не придумаем что-нибудь. Был, правда, один вариант — он назывался у нас «свадьбой со стрельбой», — когда невесту как бы похищали, понятно с согласия родителей. Мы бы, конечно, пошли на это, если бы вражда Стрормов и Мортонов не заставляла нас всерьез опасаться, что ружья Мортонов будут стрелять на этой «свадьбе» отнюдь не холостыми зарядами. Кроме того, мы были уверены, что даже если нам удастся каким-то образом пожениться, от наших родителей мы не получим ни гроша, и нам придется уйти из родных домов в чем мать родила.
Тем временем прошло уже полгода со свадьбы Анны, и все оставалось без перемен.
Что касается остальных, то мы чувствовали, что за полгода их страх по поводу брака Анны не то чтобы совсем исчез, но притупился. Конечно, мы не до конца успокоились, никогда не забывали о нашем отличии и о том, какую беду оно могло рано или поздно на нас навлечь. Но, привыкнув с детства жить в этом страхе, мы постепенно привыкли и к мысли об Анне. Продолжалось это до тех пор, пока Алана не нашли мертвым на дороге к его дому. В горле у него торчала стрела.
Эту новость сообщила нам Рэйчел, и мы в жуткой тревоге, затаив дыхание, слушали, как она пытается поговорить со своей сестрой. Она старалась изо всех сил, собрала всю свою волку, но у нее ничего не получалось. Анна наглухо закрылась от нас. Даже в том отчаянии, которое она сейчас должна была испытывать, она не желала разговаривать.
— Я пойду к ней, — сказала Рэйчел. — Кто-то должен быть сейчас возле нее.
Вернулась она часа через полтора, очень расстроенная.