Паутина
Шрифт:
— Ладно, допустим. — Спорить с Чарли было уже невыностимо. — Допустим, вирус-троян покорежил мозги всему населению или некоторой его части. Тогда должна получиться лишь огромная толпа плохо ориентирующихся психов. Еще менее управляемых, чем здоровые люди.
— Это если троян лоховый. Как СПИД — просто ломалка, открывающая двери всяким деструктивным гадостям. Но бывают ведь еще «средства удаленного администрирования». В этих случаях работает пара «клиент-сервер». В трояне, который получает «чайник», сидит лишь серверная программа. Она берет под контроль порты и ждет, когда хакер с помощью второй половины — клиента — подключится извне и будет управлять сервером, превращая чужой компьютер в послушного зомби. Между прочим, у нас в Королевстве, да и во многих других странах уже много лет практикуется всеобщая и обязательная ДНК-идентификация. А значит,
Наконец-то до меня дошло, что Чарли вовсе не ушел от темы.
— Так ты полагаешь, что последовательность кадров диоксида и есть «клиент» для включения определенных программ, зашитых в наши мозги иным способом? Вроде насморка, который живет в носу человека всю жизнь и лишь иногда включается?
— А почему нет? Религиозные и политические нейролингвисты умели включать массовые, хотя и временные, псидемии уже давно. Могли они, в конце концов, попытаться усовершенствовать свои методы? Первые скринсейверы с диоксидом появились, как я понимаю, еще в прошлом веке. Но из-за недостатка мобильных технологий все равно никак не получалось настоящей, вездесущей психосреды. Тем не менее, тестирование началось уже тогда — распространение диоксида как модного наркотика, так частенько тестируют рискованные штуки. Сейчас они наверняка научились делать это воздействие более аккуратным и всеобщим. Так что теперь не надо даже смотреть специальный мультик, чтобы «включиться». Хотя не исключено, что новая Сеть использует в качестве носителя старую — она ведь тоже стала достаточно вездесущей! Ты говоришь, электронные игрушки вырубились, после того как их офис сожгли? Вот тебе еще один носитель! Конечно, с детей и надо начинать, их можно «вести» на протяжении на всей жизни. Со взрослыми сложнее. Но им тоже можно подсовывать разные игрушки-носители… Что там еще накрылось?
— Кухонные комбайны, что ли. Телевизоры, плееры. И еще пылесосы, кажется.
— Пылесосы? Ха-ха! Хаг…кхе-кхе…
Чарли на том конце закашлялся, опять чем-то грохнул, зазвенела посуда. Я прислушался и почувствовал, как ко мне подбирается тихая волна страха, вроде тех, что накатывались вечером. Если Чарли вдруг подавится и задохнется, я ничего не смогу сделать. Только сидеть и слушать. Почти как тогда с Лизой-Стрекозой. Странно, что у меня уже давно не было таких мыслей во время сетевых разговоров; разговоры включались и выключались как приборы, люди на том конце линии существовали как кусочки фильмов, абстрактные клипы без начала и конца… Эта ночь определенно внесла коррективы в мое мироощущение.
К счастью, старый приятель отдышался. И судя по звукам, на всякий случай глотнул еще виски.
— Ты чего там, Гулливер? Не утонул? — спросил я.
— Нет, просто так смешно стало, аж выпивкой подавился. Понимаешь, в конце девяностых, да и потом еще лет пять, в Европе ходило много баек про «Эшелон». Эта такая система тотального прослушивания, которую наши и американские спецы построили после Второй мировой. Я просто вспомнил, что «Эшелон» называли пылесосом. Даже заголовки были в журналах: «Как работает всемирный пылесос». И сейчас, когда ты сказал про пылесосы… До чего смешно, ей-богу: ужасаться от идеи Большого Брата в виде Небесного Пылесоса и при этом лелеять в каждом доме его младшего братца.
— Теперь я понимаю, почему Грина выгнали из британской разведки, — усмехнулся я. — Он ведь разоблачил Пылесосный Заговор. Как Бекон твой с Атлантидой.
— Шутки шутками, а «Нашего человека в Гаване» действительно чуть не запретили. Ваш брат писатель постоянно умудряется чего-нибудь эдакое протащить под видом шуточек! Кстати, я вот думаю: может быть, на некоторых эта чертова психосреда и вправду не действует? Или действует, но слабее. По крайней мере, наше с тобой поколение выросло до Сети, так? Поэтому мы иногда пробиваемся через эту пелену. Но все равно, Вик, черт побери! Даже если что-то экстраординарное приключится, потом опять возвращаешься к рутине, к этой счастливой апатии… словно ничего особенного не случалось. Подышал на замерзшее стекло, поглядел одним глазком, кто же там ходит с той стороны по подоконнику — и через миг опять все заволокло ледяными пальмами…
Чарли замолчал. «Счастливая апатия». Да, так оно и случается. Точка залипания, радужная пленка. Электрический снег, ледяные пальмы. Торжество коммуникаций, говорил психолог Митя. Культура Кукол, говорил Судзуки.
Мне опять представилась то ли куча опилок, то ли муравейник. Но в этот раз я разглядел, что это.
— Вик, ты слушаешь?
— Да, Чарли, я здесь. Просто тоже вспомнил одну штуку. В детстве мы с приятелями любили ходить на городскую свалку. Волшебное место, там каждый раз что-нибудь новое находилось. И вот однажды подъезжает к свалке грузовик и вываливает огромную гору спичек. Брак, стало быть. И мы всей компанией, не сговариваясь, бежим к этой горе, садимся вокруг и достаем спичечные коробки — у нас они всегда с собой были, как револьверы у ковбоев, мы там постоянно что-нибудь поджигали. И вот мы выхватываем свои спички, и давай чиркать, кто быстрее гору подожжет. А ветер задувает, не дает даже в ладонях спичке разгореться. И вдруг я вижу — один из моих приятелей, Гусь, перестал чиркать. Просто сидит, смотрит на остальных и ржет как ненормальный. Я спрашиваю — ты чего? А он только показывает пальцем на спичечную гору, на нас, и продолжает заливаться. И тут до меня доходит. Каждый из нас, дураков, привычным движением вынимает по одной спичке из своего коробка, закрывает коробок, чиркает, прикрывает огонь рукой, но ветер все равно его задувает, и все повторяется снова. А ведь перед нами — целая гора этих спичек! Зачем же из своих коробков доставать по одной?! В это время Гусь спокойно берет у кого-то из-под ног пустой коробок, с размаху проводит чиркашом по боку спичечной кучи — и все, загорелось!
— Ясно. Бороться с врагом его же спичками.
— Вроде того.
— А ты не думаешь, Вольный Стрелок, что подпалишь что-то ценное? Помнишь, Кларк писал, что цивилизация в конце концов выберет коллективный разум. Но если это происходит проще, без выбора? Мы вот живем спокойно в своей чертовой Стране Ангелов со своей чертовой королевой-маткой. А ведь большинство так и не врубается, что она такое. И я не помню, чтобы кто-то ходил по домам и спрашивал каждую домохозяйку, согласна она или нет. Конечно, были люди, которые лоббировали, инсталлировали… Но для большинства наших законопослушных граждан королева появилась как бы сама собой. А теперь, допустим, вышла следующая версия, из которой просто исключены последние механистические элементы. Эдакая форма высшего разума. Дает советы, исполняет желания…
— А по-моему, это просто очередной И-барьер, — перебил я. — Автомобиль тоже исполняет желания. Но мы знаем механизм его работы и потому не считаем это чудом. Естественно, в век машин глобального масштаба никто не может отследить всей цепи взаимодействий — вот тебе и чудесное исполнение желаний. За которым конечно хочется видеть высший разум, хотя на самом деле это может быть все та же банальная автоматика.
— Верно, верно! Но многим ли важно знать, какой именно разум исполняет их желания? Главное ведь, чтобы желания исполнялись. А будет ли это называться «молитва» или «запрос к устройству»… Если уж на то пошло, ни один муравей все равно никогда не узнает, что такое муравейник. Когда ты являешься плодом миллионов лет естественного отбора, то единственное, что ты можешь сказать разумного — «я выжил, потому что не вымер». Вот я и говорю: а что если психосреда с ее диоксидным калейдоскопом — это самоорганизация следующего порядка, естественное развитие нашего мира? Что если предназначение человека как раз в том, чтобы стать чипом всепланетного оптического компьютера, эдаким вентилем для обработки изображений? Как ты отличишь, чужое это — или свое, но более развитое?
Более развитое не выкидывают на помойку, подумал я, все еще держа в воображении гору из спичек. Нет, это не аргумент. Поди разберись сначала, где у нас помойка, а где витрина. Технологии воюют за людей, говорил Судзуки. Потомки верволков против потомков бандерлогов. Маски против кукол. Образы против символов. Восходящий AI против нисходящего. Ты встал — или вообразил, что встал — на сторону одной из этих сил… только потому, что у нее был приятный голос? Тоже сомнительный критерий, еще из Библии известно…
Я снова полез за сигаретой, и что-то мягко пощекотало мой палец в кармане.
Дримкетчер.
Вот он, ответ. Крэк, нюк, ключ от запретной дверцы. Есть дверца — и есть возможность. Сама только возможность. The mediability is the message. Мы жгли спичечную гору, потому что ее можно было поджечь. Потому что где-то внутри нее уже жил огонь. А мы любили смотреть на огонь — самое красивое, самое живое, что было на помойках нашего детства. Наше карманное чудо в Поле-без-Чудес, наш золотой ключик по цене одна копейка за коробок.