Паутина
Шрифт:
Дальнейшие события путались. Точно Джеймс мог воспроизвести только то, как, поднимаясь в комнату, он зло, громко и долго сердился на отца, поминая штаны Мерлина, пятую точку Слизерина и слюни фестрала. Сам ли он полз по лестнице к спальне, натыкаясь на все углы головой, или отец левитировал его, несколько раз приложив затылком о ступени, Джеймс сказать не мог.
Но проснулся он в собственной постели с адской головной болью — от алкоголя и шишки на затылке — и с уколами вынырнувшей из виски совести. Не добавило радости и то, что на прикроватном столике отец оставил часы Сириуса
Не способствовал улучшению состояния и тот факт, что вся семья на него ополчилась. Мама, увидев страдальческое выражение лица Джеймса, почему-то не кинулась тут же с похмельным зельем и лечебными заклинаниями, а просто дала ему стакан воды. Лили уронила ему на ногу свой сундук, с милой улыбкой пролепетав «прости, нечаянно». Даже Альбус — милый, добрый Ал — хмурился и пролил на форменные брюки брата стакан горячего молока. Кот Лили впился когтями в руку Джеймса — видимо, просто так, чтобы не остаться в стороне от семейного террора. А когда Джеймс запирал клетку своей собственной совы, — полярной, что подарил отец шесть лет назад, — та укусила его за пальцы.
Злость — вот что чувствовал вчерашний именинник, загружая вещи в такси. И если и была у него мысль попросить прощения у родителей за сорванный праздник, то она улетучилась после того, как Лили сказала, что отец встретит их на вокзале. Вместе с Амандой Дурсль, за которой отправился рано утром. В такси Джеймс молчал, насупившись, а Альбус вытирал в него сладкие руки.
На вокзале Джеймс даже не взглянул в сторону отца, быстро прошел через барьер и, кинув через плечо «пока, до Рождества!», отправился на поиски Малфоя. Они заперлись в купе вдвоем, оба мучаясь диким похмельем, и проспали большую часть пути. В Большом зале Джеймс сел как можно дальше от Лили, которая, судя по выражению ее лица, собиралась прочесть брату лекцию. Он буквально смылся из зала, когда их отправили в постель, радуясь, что сейчас сестре будет просто не до него, — шестеро первокурсников требовали пристального внимания со стороны старосты.
Спал он крепко, надеясь, что к утру головная боль пройдет. Зря надеялся — не прошла. И теперь он лежал в постели и думал о том, что, наверное, зря поминал в гневе штаны Мерлина. Мерлин, судя по всему, обиделся.
Юноша сел в постели, понимая, что уже не уснет. Оставался лишь один выход — пойти к мадам Помфри, уж она-то поможет. Джеймс тихо оделся, быстро завязал галстук, накинул мантию и вышел из комнаты, где его однокурсники еще видели сны.
В гостиной никого не было, камин потух. Зато уже появились на доске объявлений список правил поведения и ежегодное послание смотрителя Филча (вредный старикашка!).
Джеймс вышел через портрет и поежился. Что-то в замке было холодно. Гриффиндорец быстро дошел до больничного крыла — шаги его гулко отдавались в еще тихих коридорах. Он готов был толкнуть дверь, когда она сама отворилась, и на Джеймса налетела девушка. Он успел подхватить ее и тут же отскочил — перед ним была Ксения Верди, такая же красивая, как и несколько дней назад на Косой аллее.
— Привет, — удивленно уронила Ксения, отступив на шаг назад. Джеймс попытался что-нибудь сказать, но голос не слушался. Голова заболела еще сильнее. — Джеймс, да?
Тот кивнул, потом рассеянно запустил руку в волосы, стараясь придумать, что сказать. Он окинул взглядом стройную фигурку в мантии с зелеными лацканами и зеленым галстуком. Ксения лишь подняла светлую бровь.
— Ты на Слизерине? — выдавил Джеймс, потирая шею.
— Ну, да, — она выглядела почему-то раздосадованной. Джеймс судорожно подыскивал тему для разговора. — Заболел?
— Что? — гриффиндорец вздрогнул. — А, да. Хотя нет. Просто…
— Мимо проходил? — усмехнулась Ксения, опершись плечом о косяк. Разговор не клеился, но она вроде не спешила никуда уходить.
Джеймс кивнул, засовывая руки в карманы и с интересом разглядывая свои ботинки. Черт, надо было их хоть почистить. Он не уловил момента, когда девушка шагнула вперед и приложила руку к его лбу. Гриффиндорец шарахнулся назад и чуть не упал. Но Ксения не рассмеялась.
— У тебя болит голова, — просто сказала она, но своей попытки не повторила. Джеймс удивленно посмотрел на слизеринку, но тут сзади раздался насмешливый голос:
— Хорошее место для свиданий. И время. — Джеймс и Ксения оглянулись на Скорпиуса Малфоя, который вальяжно приближался к ним с ухмылкой на бледном лице. — Или же больничное крыло у нас теперь сдает койки на ночь?
Ксения дернула уголком губ, но промолчала, прошла мимо Джеймса и Малфоя. Оба семикурсника повернули головы ей вслед.
— Ты пялишься на ее ноги, — фыркнул Малфой тихо.
— Имею право, ты же пялился на моих сестер, — не остался в долгу Джеймс.
Ксения скрылась за дальним поворотом, и парни повернулись друг к другу. Следующее мгновение стояла ошеломленная тишина, а затем коридор огласил дружный смех. Друзья привалились к стенам, то и дело поглядывая друг на друга и махая руками.
— Значит, у меня тоже? — смог выдавить Скорпиус сквозь смех, поднял руку и пощупал волосы, пытаясь понять, есть ли там такой же идиотский розовый бантик, что и на макушке Джеймса. Гриффиндорец кивнул — это стоило больших усилий, его все еще трясло от хохота. — Ну, дает! Я даже не заметил!
Еще пару минут они пытались избавиться от подарка Ксении — бантики почему-то отказывались отлипать от волос. В конце концов, с помощью палочек они смогли срезать бантики с минимальными потерями для причесок и отправились к Большому залу. Джеймс с удивлением заметил, что головная боль его оставила, а настроение благодаря шутке Ксении поднялось.
Они вместе вошли в зал. Потолок сегодня был ясным, как небо за окнами. Джеймс кинул взгляд на стол преподавателей — оттуда ему приветливо помахал Хагрид, чуть не сшибив со стула беднягу Флитвика, а профессор Лонгботтом весело подмигнул. Там же восседала Минерва МакГонагалл, вот уже больше двадцати лет возглавлявшая Школу Магии и Волшебства. Она о чем-то беседовала со стариком Слизнортом, а глава Гриффиндора, профессор Фауст, преподававший последние пять лет Защиту от темных искусств, следил за порядком за столами. Его темные глаза останавливались то на одном, то на другом ученике, который слишком широко зевал или громко разговаривал.