Павел I
Шрифт:
11 (22) ноября. Вена. <…> Был при дворе многолюдный бал <…>.
14 (25) ноября. Вена. <…> После парадного обеда на придворном театре представлена была итальянская опера «Альцеста», а затем начался маскарад. Приглашено было до 3500 лиц <…>.
15 (26) ноября. Вена. <…> Император с высокими своими гостями ездил на охоту в загородный зверинец <…>» ( Кобеко. С. 209–214).
И так далее. И проч., и проч., и проч. Новый бал. – Театр. – Фарфоровый завод. – Бал. – Театр. – Артиллерийские маневры. – Театр. – Бал. – Конногвардейский парад <…>. – «<…> У нас нет ни минуты свободной, все наше время занято <…>. Правду сказать, машина <государственная> такая величественная и так хорошо устроена, что она на каждом шагу представляет множество интересных сторон для изучения, в особенности, сравнивая с нашей. Есть и что изучать по моей специальности, начиная с самого главы государства» ( Павел – Остен-Сакену// Шумигорский 1907. С. 49–50).
Ноябрь-декабрь. Вена.АНЕКДОТ: ГАМЛЕТ, ГРАФ СЕВЕРНЫЙ. «Предположено было сыграть в его присутствии в придворном театре „Гамлета“, но актер Брокман
115
«Гамлет» в переделке А. П. Сумарокова был впервые поставлен в Петербурге в 1750 г., а в последний раз в Москве в 1760 г. Но это еще не означает, что «Гамлета» не ставили именно из-за возможных политических аллюзий. Шекспир вообще на русской сцене XVIII века был представлен ущербно: Екатерина написала подражание «Виндзорским проказницам» – комедию «Вот каково иметь корзину и белье» (постановки в Петербурге и в Москве в 1786—88 гг.); Екатерина же назвала свое историческое представление «Начальное управление Олега» «подражанием Шекеспиру» (постановки в Петербурге в 1790—95 гг.), и в 1795–1800 гг. в Москве было несколько представлений «Ромео и Юлии» (перевод А. Ф. Малиновским французской переделки трагедии Шекспира, выполненной Л. С. Мерсье) ( Ельницкая. Т. 1. С. 443, 442, 453, 462). – Вот и все. Что же касается «Гамлета», то его не торопились ставить и в новом, XIX веке. Первая постановка в новом столетии – это переделка трагедии Шекспира С. И. Висковатовым в 1810 г. ( Ельницкая. Т. 2. С. 464).
24 декабря (4 января). «Поутру граф и графиня Северные оставили Вену <…>. Во все время пребывания в Вене графа и графини Северных император Иосиф старался быть с ними как можно любезнее и предупредительнее. Он оказал графу Северному доверие, сообщив ему о своем союзе с Екатериною, о чем Павел Петрович не имел до того времени точных сведений» ( Кобеко. С. 216).
Путь их лежал в Италию.
1782
7 (18) января – 7 (18) марта. Венеция – Парма – Болонья – Рим – Неаполь – Рим – Флоренция. Во Флоренции графа и графиню Северных встречал герцог Тосканы Леопольд, брат Иосифа Второго. Он уже получил письма Иосифа с инструкцией о правилах обращения с русскими высочествами. Иосиф писал:
«Великий князь и великая княгиня соединяют с не совсем обыкновенными талантами и с довольно обширными знаниями желание обозревать и поучаться и в то же время иметь успех и нравиться всей Европе <…>. Так как они не столько по характеру, сколько по обстоятельствам, несколько недоверчивы, то нужно заботливо избегать всего, что могло бы иметь вид уловки <…>. – Образ их жизни весьма правилен, а как притом здоровье великого князя не так крепко, как бы то было желательно, то должно заботливо избегать продолжительных вечеров и слишком частого утомления. Желательно бы было устроить так, чтобы они не были поставлены в необходимость выезжать ранее 9 или 10 часов утра, а тем более чтобы к 10 или 11 часам вечера они могли удаляться к себе <…>. – Знакомство с лицами, наиболее просвещенными и известными, составляет главный предмет их любознательности <…>. – Они соблюдают очень строго свое инкогнито; даже в частном разговоре не следует называть их иначе, как графом и графинею Северными <…>. – Хорошая музыка и хороший спектакль, в особенности если они непродолжительны и не затягиваются до позднего вечера, доставляют им, кажется, удовольствие <…>. – Они с интересом изучают общественные учреждения, как благотворительные, так и учебные <…>. – Военное и морское дело, конечно, составляет один из любимых предметов их занятий, точно так же, как и торговля, промышленность и мануфактуры. – Относительно стола они вовсе не требовательны; они любят простые, но хорошие блюда и в особенности компоты из фруктов; ничего не пьют, кроме воды <…>. Равным образом они не любят никакой игры <…>. – Великая княгиня прекрасно играет на фортепьяно; нужно постараться, чтобы в ее комнатах был хороший инструмент; она очень любит цветы – позаботьтесь, чтобы каждое утро ей был представляем свежий букет» ( Арнец. С. 332–334; Кобеко. С. 204–207).
Герцог Леопольд в следующих словах дал своему брату, императору Иосифу, отчет о знакомстве своем с графом и графинею Северными:
«Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен желанием добра <…>.
В его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень твердым и решительным, когда остановится на чем-нибудь, и, конечно, он не принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было управлять собою. Вообще он, кажется, <…> будет строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных правил и точности. В разговорах своих он ни разу и ни в чем не касался своего положения и императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности <…>. Упоминая о планах императрицы относительно увеличения русских владений насчет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл от меня своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а, напротив, ослабляя
– Так я знаю и могу назвать вам их имена. Это князь Потемкин, статс-секретарь императрицы Безбородко, первый член иностранной коллегии Бакунин, оба графа Воронцовы, Семен и Александр, и Морков, теперь посланник в Голландии. Я вам называю их: я буду доволен, если узнают, что мне известно, кто они такие, и лишь только я буду иметь власть, я их отстегаю (je les ferai ausruthen), уничтожу и выгоню. – Графиня подтвердила мне то же самое <…>.
Должен тебя предупредить, что граф и графиня не только ведут обстоятельный дневник своего путешествия, но каждый из них особенно отмечает в своей записной книжке все, что слышит и считает почему-либо важным. Например, когда речь зашла о будущем браке моего сына <Франца, жениха сестры Марии Федоровны>, они отыскали свои записные книжки и прочли мне, что «император Иосиф сказал нам то-то и то-то, подлинными словами, в такой-то день и час, при таких-то лицах, в такой-то комнате». Признаюсь, это меня удивило и заставило быть осторожнее в разговорах, тем более что, по их словам, они отмечают все это в видах будущего, дабы в случае надобности доказать, предъявя эти заметки, если кто-либо вздумал переиначить смысл их слов или отказаться от своих. Они уверяли меня, что у них записано все, что ты говорил им» ( Арнец. С. 120–123; Кобеко. С. 221–225).
Сильные описания, особенно Леопольдово: бывают же на свете проницательные люди, умеющие так объемно и притом немногословно, без реверансов и грубостей, очертить натуру первого встречного собеседника. Можно невольно зауважать герцога Тосканского за его дар психологического испытателя: ведь он наблюдал Павла очень недолгое время, а сумел вытянуть самые значащие сведения как о его характере, так и о характере его будущего царствования. Еще короче и пророчественнее выразился только один из европейских наблюдателей Павла – премудрый Фридрих Прусский, заметивший в 1776 году, когда Павел приезжал в Берлин для знакомства со второй женой: «Слишком важен, заносчив и горяч, [116] чтобы удержаться на престоле народа дикого, варварского и избалованного нежным женским правлением, – он может повторить судьбу своего несчастного отца» ( Фридрих. Т. 6. С. 122).
116
Во французском оригинале: altier, haut, violent.
Из Флоренции граф и графиня Северные последовали в Ливурну, затем в Милан, в Турин и далее путь их лежал во Францию.
Беспокойство о своих письмах, которым граф и графиня Северные поделились с Леопольдом Тосканским, было небессмысленным: и их почта, и письма к ним просматривались прежде чем дойти до адресатов, и в конце концов совершилась история, после которой Павел имел все основания думать, что всякому, кто выказывает к нему преданность, и всякому, о ком он похвально говорит, – суждена неминуемая опала от Екатерины. – Это история бригадира Бибикова и князя Куракина.
Князь Александр Куракин, племянник Никиты Ивановича Панина, был выпрошен у Екатерины в свиту к их высочествам как друг детства и конфидент сегодняшнего дня. За свое сопровождение Павла по Европе Куракин заплатил по возвращении высылкой из Петербурга, хотя не он первый начал, а его приятель – Павел Бибиков. 1-го апреля Бибиков отправил из Петербурга с оказией письмо к Куракину в Европу. Письмо вез его знакомый капитан Гогель, едущий в отпуск за границу. В письме значилось:
«Князь! Прошу вас принять под свое покровительство вручителя сего письма <…>. Я ручаюсь за друга моего честью и головою <…>. Что касается до интересных обстоятельств, здесь происходящих, то я уверен, что друг мой привез вам письма, которые лучше меня изъяснят вам это; все, что я могу сказать, это то, что кругом нас совершаются дурные дела, и кто бы мог быть таким бесчувственным, чтобы смотреть хладнокровно, как отечество страдает. Это было бы очень смешно; но, к несчастию, разрывается сердце, и ясно во всей своей черноте грустное положение всех, сколько нас ни есть, добромыслящих и имеющих еще некоторую энергию. – Дорогой князь, как вы счастливы, что находитесь в отсутствии и можете видеть все эти вещи не иначе, как издалека! Признаюсь вам, как человеку, которому всегда открывал свое сердце, что мне нужна вся моя философия, чтобы не бросить все к черту и не ехать домой садить капусту <…>. – Кривой <Потемкин>, по превосходству над другими, делает мне каверзы и неприятности, а я —. Простите мне это слово; оно свойственно моему костюму; я недаром драгун. – Прощайте, любезный князь, повергните меня к стопам их императорских высочеств и удостоверьте их, что я был бы счастливейшим человеком на земле, если бы мог найти случай не словами, а делом доказать им свою привязанность и преданность к их особам <…>» ( Шумигорский 1892. С. 238–239).
Капитан Гогель вез и другие письма за границу, в том числе от Никиты Ивановича Панина к Павлу. В Риге багаж Гогеля был секретно осмотрен, писем Панина не нашли, с прочих сняли копии. Гогель отправился далее, а копии, в том числе копия письма к Куракину, в Петербург.
Бибикова взяли в крепость. Следствие вел генерал-прокурор Вяземский с начальником Тайной экспедиции Шешковским. Бибиков чистосердечно отвечал на все 47 предложенных вопросов (составляла сама Екатерина) и клялся, что его слова о поисках случая «не словами, а делом доказать свою привязанность и преданность» написаны по одной только французской экспрессии, ибо « привязанность» разумел он самое слово, а не дело;божился, что слова о страждущем отечестве вызваны распоряжением Потемкина о переводе его, Бибикова, полка из Новороссии в Воронеж; просил: что если откроется с его стороны какое-либо тайное умышление на особу государыни императрицы, то пусть его заточат в каменный столб; требовал наконец казнить себя.