Павел I
Шрифт:
– В моти желаете?
Штааль смотрел на него с изумлением.
– Что? Яснее говорите! – закричал он.
Старичок испуганно отшатнулся.
– Извольте видеть, они предлагают вам играть в доле, a moitie, – пояснил холодно банкомёт.
– Не надо, – прошипел яростно Штааль. – Не надо мне никого! – Он чуть не бросил «дурака» этому старику, который хотел выманить у него половину подарка фортуны. Лакей приблизился к Штаалю и почтительно предложил подать шампанского. Штааль злобно замотал головой. «Надо сохранить всю ясность ума. Ещё могут подпоить… Не в никитишны дуемся…»
Игра продолжалась.
Банкомёт проиграл то, что назначил в этот день на случай проигрыша. Он равнодушно встал и велел лакею принести порцию ветчины. Никто из понтёров не торопился брать банк. Этому новичку слишком бешено везло. Банк достался Штаалю. Игроки понтировали против него без одушевления. Старый банкомёт, закусывая рядом за столиком,
– Прекрасно изволите играть, сударь, – сказал он. – Предсказываю вам: самого Кашталинского затмите. Рад буду завтра сразиться снова. Вы мне должны реваншем.
– Да что ваш Кашталинский! – вскрикнул Штааль. – Плевать мне на вашего Кашталинского!..
– Изъезженному коню навоз возить… Очень буду рад сразиться, – повторил с усмешкой банкомёт и, ни с кем не раскланиваясь, вышел из комнаты.
Штааль загребал золото. Понтёры один за другим покидали стол, пожимая плечами. Он едко, по-актёрски, хохотал им вслед, стараясь, чтобы смех его звучал возможно презрительней.
III
В одиннадцатом часу последние три игрока перешли от него к столу, за которым играли в банк. Штааль швырнул колоду на стол так, что часть карт упала на пол, и сгрёб в карман последние золотые монеты. Лакей сбегал куда-то сломя голову, принёс шинель и почтительно ему подал. Штааль тут же обещал принять его к себе на службу и для начала сунул ему несколько золотых монет: сначала он дал три монеты, потом подумал и добавил ещё две. Лакей, чуть поддерживая барина, проводил его через ворота и усадил на извозчика. Штааль хотел дать на чай ещё и за это, но трудно было лезть в карман за деньгами. Он протянул лакею руку, которую тот поцеловал два раза.
– Холуй! – закричал яростно Штааль. – Сейчас дай руку!.. Все люди равны… Мерзавец!..
Извозчик, боясь встречи с полицией, поспешно довёз Штааля и помог ему добраться до квартиры. Штааль дал ему немного мелочи, нашедшейся в кармане шинели, и затопал ногами в ответ на его разочарованное бормотание.
Штааль открыл дверь своей квартиры и засветил в кабинете и спальной все свечи, которые у него были. Он презрительно засмеялся, увидев свою рыжеватую мебель, кровать с продранным одеялом, полку с коллекцией дрянных табакерок. В счастливом изнеможении он упал в кресло перед столом и так сидел минуты две, откинувшись головой на спинку кресла. Затем он вскочил с изумлением, вспомнив, что до сих пор не сосчитал выигранных денег. Он горстями стал высыпать золото на стол. С ростом сверкавшей близ свежей кучи всё росло его счастье. Штааль стал считать и насчитал двадцать тысяч сто сорок рублей. Это очень его поразило: он был уверен, что выиграл гораздо больше. Вдруг он с ужасом подумал, что шторы не спущены: стол стоял у окна, и из второго этажа противоположного дома видно было то, что делалось в его квартире. Он быстро задул свечи на столе и, перегнувшись через стол, закрывая золото грудью, припал лицом к стеклу. В противоположном доме, как во всех домах, выходивших на улицу, свет был погашен с девяти часов. Штааль немного успокоился (хоть могли подглядывать и из тёмной комнаты), опустил шторы, плотно пригнал их концы к подоконнику и положил краем на бахрому штор «Французскую Революцию» Христофа Гиртаннера. Затем он снова стал считать деньги, раскладывая их столбиками, и насчитал двадцать тысяч сто семьдесят рублей. Расхождение в цифрах крайне его расстроило. В груде золота оказалось вдобавок несколько английских монет – эти монеты, которыми расплачивалось за поставки британское правительство, ходили в России после кампании 1799 года. Штааль принялся считать наново, решив принять каждую английскую монету за десять золотых рублей. Вышло опять двадцать тысяч сто семьдесят рублей.
«Куда же деть всё это, украдут мошенники!» – подумал Штааль. Он открыл средний ящик стола и стал выбрасывать на пол всё, что там находилось: сургуч, нетронутые гусиные перья, пакеты, перевязанные разноцветными ленточками, – это были п и с ь м а ж е н щ и н. Штааль вытащил ящик из стола и повернул его дном вверх. На пол посыпались кусочки
«Что же теперь делать? – подумал он взволнованно. Выйду в отставку?.. Довольно лямку тянул, абшит, поживу теперь в своё удовольствие… Жаль, за границу не пускают. Да, что людям сказать? Сказать, что получил наследство? Нет, не поверят: все знают, что не от кого… Да и в игрецком долге меня видели – ведь сразу разнесут по городу, подлецы!.. Но отчего же не сказать правды? Или честные люди не выигрывают денег? Семён Гаврилович сотни тысяч выигрывал (он опять почувствовал нежность к своему воспитателю). А Меллисино? А Пален? Разве он не ставит на карту десятки тысяч?.. Правда, они все богаты, а я был бедняк… Да плевать мне на то, что люди скажут! – воскликнул Штааль. – Не для людей жить, а для себя… Но что же теперь делать? Имение купить, что ли? Говорят, Шклов продаётся после смерти Семёна Гавриловича…»
Ему вспомнился шкловский парк, поросшая орешником аллея, спускавшаяся к реке. «Но что делать с училищем? Не содержать же мне всех этих мальчишек. С какой, в самом деле, стати? Их родители, верно, думают, что я обязан кормить эту ораву. Ну нет…»
Тут ему пришло в голову, что на покупку шкловского имения всё равно не хватит денег. Ведь выигрыш – только двадцать тысяч сто семьдесят. И вдруг он с отчаяньем вспомнил, что в эту сумму входят и те двести пять рублей, с которыми он сел за карточный стол. «Господи, значит, ещё меньше? Сколько же? Девятнадцать тысяч… Девятнадцать тысяч девятьсот, и сколько?..» Он не мог произведи вычитание, но чуть не заплакал при мысли, что даже и двадцати тысяч не выиграл, а всего только девятнадцать тысяч с чем-то… Прежде всё-таки была круглая цифра, и звучала она как-то иначе. «Ну, да я завтра ещё пойду играть… До ста тысяч доведу. Нет, до миллиона… А может, я не всё вынул из карманов?»
Он засунул обе руки в карманы и вытащил подкладку наружу. Что-то со слабым стуком упало на пол. Штааль поднял жестяную трубочку с гашишем – и всплеснул руками. «Да как же я забыл! Ведь меня ждут в номере шестом… Но ещё не поздно…»
Он вдруг засуетился. «Разумеется, сейчас надо опять туда бежать. Эх, жаль, извозчика отпустил… Да ведь недалеко». На мгновение ему пришло в голову, что можно остаться дома. «Mais non, je ne manquerai pas a la parole donnee, – бормотал Штааль, суетясь вокруг шкапа с платьем. – Vous ne voudriez pas que je manque… je rnanquasse, [248] – поправился он и засмеялся оттого, что употребил imparfait du subjonctif. – Ну да, и правильно – я по грамматике двенадцать баллов… Тот старый дурак говорил «моти»… Одеться надо, однако, теплее, не простудиться бы после этой жары». Штааль весь обливался потом, хотя в истопленной с утра комнате было холодно. Он надел давно не ношенные тёплые вещи, направился к выходу и в передней вспомнил, что не взял с собой денег. «Ах, я дурак! Нет, какой я осёл!.. – вскрикнул он и бросился к столу. Ящик не открывался. – Куда же я положил ключ?» – беспокойно подумал он, хлопая себя по карману. Ключа не было. Штаалем овладел ужас, точно золото было потеряно. Он, замирая, сел в кресло, попробовал ящик снизу – ящик не открывался. «Постой, постой, как же это всё было?» – подумал Штааль. Он стал водить рукой по столу, точно сгребая золото, повернул затем руку перед скважиной замка, автоматическим движением сунул её в маленький боковой карман – и нащупал ключ. Он засмеялся от радости и открыл ящик. Золото было цело. «Сколько же взять? Пятьсот, тысячу рублей? Нет, зачем так много?» Штааль ссыпал в карман десятка два золотых монет, снова запер ящик и положил на прежнее место ключ. «Теперь буду помнить, в верхнем боковом кармане». Он вышел, но на лестнице его взяло сомнение, точно ли он запер ящик. Хотя Штааль ясно помнил, что запер, он вернулся к столу и снова попробовал. «Конечно, запер, всё в порядке…»
248
Ну нет, я не нарушу своё честное слово… Не выйдет у вас, чтоб я нарушил… чтоб я бы нарушил…» (фр.).
Плохо освещённая Хамова улица была пуста. Гулко отбивая шаги и с удовольствием к ним прислушиваясь, Штааль шёл по Петербургу победителем, как по вновь купленному имению или как по завоёванной области. Изнеможение его прошло. Он чувствовал себя очень бодрым и всё больше жаждал деятельности. В висках у него стучало. Ему было жарко и чрезвычайно весело. Вдруг он остановился и выругался, ступив в глубокую лужу лакированным сапогом (только в этом году стали носить лакированную обувь).
– Что за безобразие! – с возмущением сказал Штааль. – Вот так порядки! Азия!..