Павильон на холме
Шрифт:
– Вы шли прямо к самому опасному месту Граденской топи…
– Вы не здешний житель? – спросила она снова. – Вы говорите, как образованный человек.
– Я думаю, что имею право на такое название, хотя хожу переодетый.
Но ее женский глаз уже заметил мою египетскую опояску.
– О, вас прежде всего выдает ваш шарф.
– Вы изволили употребить слово «выдает», – сказал я в свою очередь, – могу ли просить вас, чтобы вы меня не выдали? Я должен был обнаружить свое присутствие в ваших интересах, но если мистер Норсмаур узнает о моем пребывании здесь, могут произойти вещи более чем неприятные для меня.
– А знаете ли вы, – спросила она, – с кем вы говорите?
– Не с супругой ведь мистера Норсмаура? – спросил я вместо ответа.
Она отрицательно покачала головой. И, продолжая глядеть на меня в упор, с настойчивостью, которая начала меня смущать, она вдруг заявила:
– У вас честное лицо. Будьте честны сами, сэр, и скажите мне откровенно, что вам здесь нужно, и кого или чего вы боитесь? Не можете же вы думать, что я на вас нападу – у вас гораздо больше средств меня обидеть. Вы не выглядите недобрым человеком. Но что вы тут делаете? Зачем вы, джентльмен, очутились здесь и бродите точно шпион в этой пустынной, дикой местности? Скажите мне, кого вы здесь ищете, кого вы ненавидите, преследуете?
– Ни к кому я не питаю ненависти, – ответил я, – никого не ищу и никого не боюсь, если встречусь один на один. Меня зовут Кассилис – Франк Кассилис. Я веду жизнь бродяги по собственному желанию и вкусу. Я один из самых старых друзей Норсмаура, и три дня тому назад, когда я здесь, на этой дюне подошел к нему и поздоровался, он на меня бросился с кинжалом, хотел убить, но только ранил в плечо.
– Ах, это были вы!
– Почему он так со мной поступил, – продолжал я, не обращая внимания на восклицание собеседницы, – я не знаю, не могу догадаться и, очевидно, не могу знать. Я вообще не имел друзей и не очень я склонен к дружбе, но нет человека, который заставил бы меня уступить ему место, действуя на меня устрашением. Я приехал в Граденский лес раньше, чем Норсмаур в свой павильон, и в этом лесу до сих пор обитаю. Если вы, сударыня, опасаетесь, что я могу повредить вам или вашим близким, у вас есть средство от меня избавиться. Скажите Норсмауру, что я ночую в пещере около речки, – кажется, это место зовут Гемлок, – и он может сегодня же ночью заколоть меня своим кинжалом во время моего сна.
Сняв перед юной леди шляпу взамен прощания, я быстро затем вскарабкался между песчаными холмами. Не знаю почему, но я испытывал такое чувство, как будто меня кто-то совершенно несправедливо, глубоко обидел, и уподоблял себя не то мученику, не то герою, между тем мне самому нельзя было бы оправдаться, если бы у меня спросили причины моего пребывания в этой местности… Завел меня сюда случай, вмешало в эту непонятную, таинственную историю простое любопытство, правда, нарастала уже совершенно уважительная причина оставаться здесь, но в этот день я вряд ли сумел бы объяснить ее самой леди.
Конечно, я весь вечер, всю ночь думал о юной леди, и хотя ее положение и поведение могли казаться весьма подозрительными, но я в сердце своем не нашел ни единого повода сомневаться в ее благородстве и честности. Я заложил бы свою жизнь за то, чтобы она была свободна от каких-либо неприятностей, а когда выяснится тайна этой темной истории, ее личное в ней участие окажется необходимым и благородным. Правда, как я ни насиловал свой ум и воображение, я не мог объяснить ее отношение к Норсмауру, но если не рассудком, то инстинктом пришел к твердой уверенности в ее безупречности. С этими заключениями, с милым образом предмета всех моих мыслей я, наконец, заснул.
На следующий день, в обычный час прогулки она вышла одна, и как только зашла за холм, скрывший ее от вида павильона, быстро приблизилась к месту, откуда я вышел накануне, и стала осторожно звать меня по имени. Я с удивлением заметил, что она бледна, как смерть, и, по-видимому, охвачена сильнейшим волнением.
– Мистер Кассилис! Мистер Кассилис! – стала она все громче и громче звать.
Я выскочил из своей засады и быстро подбежал. Как только она меня увидела, лицо ее преобразилось.
– Ох! – воскликнула она, точно с груди ее скатилось тяжкое бремя. – Слава Богу, вы живы и невредимы.
И она еще прибавила:
– Я знала, что если вы не уехали, то будете здесь!
Не странно ли это? На второй день знакомства у нас были одинаковые предчувствия, я надеялся, что она снова придет на место нашей первой встречи и будет искать меня, она же была уверена, что меня найдет. Так, очевидно, мудро и приятно природа подготовляла наши сердца к нашей близости на всю жизнь.
– Не оставайтесь больше здесь! – сказала она задушевным, нежным голосом. – Обещайте мне, что не будете больше спать в Граденском лесу. Вы не знаете, сколько я перестрадала: я всю ночь не могла закрыть глаз, думая об опасностях, которые вам угрожают.
– О каких опасностях? – повторил я. – От кого? От Норсмаура?
– Нет! Неужто вы думаете, что я могла ему сказать о вас после того, что вы вчера мне сообщили?
– Не от Норсмаура? – повторил я. – Так от кого же? Почему? Не могу себе представить.
– Не расспрашивайте меня, – возразила она. – Я не имею права говорить вам все, что я знаю. Но, поверьте мне, вам надо уехать отсюда. И, поверьте, надо уехать скорее, тотчас, если хотите сохранить свою жизнь.
Воззвание к тревоге и благоразумию всегда имеют плохой успех, если они обращаются к молодым людям, воодушевленным жаждой подвигов. Поэтому спасительные советы юной леди возымели как раз обратное действие: я дал себе честное слово не уезжать, а ее забота обо мне, о моем спасении лишь укрепила меня в этом решении.
– Не считайте меня, сударыня, нескромным и не думайте, что я хочу выпытать от вас что-либо, – возразил я, – но я не могу отделаться от мысли, что если пребывание в Градене грозит мне опасностью, то и для вас оно рискованно.
Она ответила лишь взглядом упрека.
– Для вас и для вашего отца! – закончил я, но едва я произнес последнее слово, из ее груди вылетел судорожный крик:
– Отец! Как вы узнали про моего отца?
– Я видел вас обоих вместе, когда вы высаживались из лодки и шли к павильону, – был мой ответ, и этот ответ показался и ей, и мне вполне удовлетворительным, так как он выражал сущую правду. – Но, – продолжал я, – вы не должны меня опасаться. Я вижу, что у вас есть причина хранить какой-то секрет, но, поверьте, открыться мне так же безопасно, как если бы похоронить вашу тайну в Граденской топи. Я почти ни с кем не разговаривал в течение многих лет, и единственный мой товарищ – это мой конь. Вы видите, что можете рассчитывать на мое молчание. Откройте же мне правду, моя дорогая юная леди, – вы сами в опасности?
– Мистер Норсмаур сказал, что вы благородный человек, – произнесла она в ответ, – и этому я вполне верю, видя вас, я могу вам довериться. Вы не ошиблись, мы находимся в большой, в ужасной опасности, а вы, оставаясь здесь, также подвергаетесь этой опасности.
– А, – воскликнул я, – вы слышали обо мне от Норсмаура? И он считает меня порядочным человеком?
– Я его спрашивала о вас вчера вечером, – был ее ответ. – Я сказала, – тут она немного поколебалась, – я сказала ему, что встречала вас несколько лет тому назад, и мы как-то говорили о нем, то есть о Норсмауре. Это была неправда, но без этой маленькой лжи я не могла заговорить о вас, не подавая повода к подозрениям, не предавая вас, вы же вчера поставили меня в очень затруднительное положение, и я должна была выяснить, кто вы такой. Он очень хвалил вас.