Паж цесаревны
Шрифт:
Девушки с веселым смехом теснились вокруг белокурой красавицы и черненькой Марфы, с шутками, хохотом, с визгом.
Вдруг все затихло, как по мановению волшебной палочки. Только чуть слышный шепот пронесся по кругу.
— Идут! Идут! — зашептали девушки.
У крыльца дворца, выходившего на луг, появилась полная и рослая Мавруша Шепелева, а рядом с нею худой и тощий человек в сером дорожном камзоле, со шпагой и в треуголке, из-под которой висели рыжеватые волосы и зорко глядели маленькие рысьи глазки. Длинный, плачевного вида нос уныло глядел с худого, серого лица немецкого типа. Ноги были так тощи, что казались ходулями. Он
И на мгновенье разомкнувшийся хоровод принял в свой круг оторопелого немца и снова сомкнулся.
На лице курьера выразилось живейшее удовольствие. Он был очень польщен, очевидно, устроенной в честь его торжественной встречей и, замахав в воздухе треуголкой, низко поклонная девушкам. Те фыркнули себе под нос, не прерывая песню, которая так и звенела, так и лилась звучной волной в студеном воздухе ясного осеннего дня.
Особенно выделялись в хороводе серебристые голоса двух девушек: Марфуши Чегаехи и ее белокурой подруги. Разрумянившиеся от старания показать свое искусство девушки одна за другой, схватившись за руки, длинной чередою мелькали перед совершенно растерянным, но все еще не переставшим им любезно кланяться курьером. Но мало-помалу лица девушек смешались у него на глазах; от их пестрых, ярких костюмов зарябило в глазах у бедного немца, и звон пошел в голове от голосистого пения, лившегося прямо в уши.
Немец-курьер беспокойно завертелся на месте, бросая растерянные взгляды на Мавру Егоровну, стоявшую рядом с ним.
— Что, немчура, — произнесла она довольно громко, снабжая слова свои насмешливой улыбкой, — не любишь российской песни, небось! А и плох же ты есть немец, как я погляжу, мой батюшка!
— Oh,ja,oh,ja, gnaediges Fraulein! [5] — закивал и заулыбался курьер, поняв, очевидно, что-то очень лестное для себя в словах пригожей Шепелевой.
5
О да, о да, милостивая государыня (нем.).
— То-то! Заякал, курляндская образина! Небось оттелева приехал отъедаться на русских хлебах. Это вы умеете! А чтобы по-нашему говорить, так нет. Якает себе и горя ему мало. У-у! Ненасытная твоя рожа. Не люблю я вас! Да не понимаю, убей меня Бог, хоть я прожила с покойной принцессушкой Анной более года в вашем Киле…
— Киль — это Гольштинь, а наш Митава… — вдруг разом понял курьер и закивал головою.
— Ладно. Из одного теста будете. Что курляндцы, что гольштинцы. Глаза-то у всех завидущие. Россию объедать и те и другие рады. А только не в пользу, батюшка. Ишь, ты дохлый какой, ровно месяц не жравши гулял.
— Дохтор ни-ни… я не дохтор… Не Arzt, [6] а курьер. Mit einem Brief an Ihre Hoheit Prinzessin Elisabeth. [7]
— Ладно, не каркай… поняла… Знаю, что курьер, а не доктор… Дохлый, говорю… — закричала Мавра во все горло. И потом, хитро улыбнувшись, присовокупила: — Да ты знаешь ли, курляндская образина, которая из них принцесса-то? — и кивнула в сторону девушек. — Небось, к нам, в Россию валом валите, а в лицо прирожденной царевны русской не знаете. А ну-ка, мусье-немец, извини, по батюшке тебя как величать, не знаю, которая же будет из них Ее Высочество, угадай-ка и вручи ей грамоту, цесаревне нашей.
6
Врач (нем.).
7
С письмом к Ее Высочеству принцессе Елизавете (нем.).
И тотчас же перевела эти слова на ломаный немецкий язык как умела.
Курьер понял, заулыбался и закивал головою и своим длинным, унылым носом.
— Gut! Gut! [8] — произнес он с широкой улыбкой и обвел круг глазами.
Перед ним, одна подле другой, стояло около двух десятков крестьянских девушек более или менее одинаково одетых в пестрые, нарядные сарафаны. Между ними скрывалась принцесса. Курляндец внимательно окинул круг глазами. И вдруг ободрился, ожил. Одна из девушек показалась ему величавее других. Она вела весь хор, запевая песню, и все остальные беспрекословно повиновались черноглазому регенту.
8
Хорошо! Хорошо! (нем.).
— Вот она — принцесса! — решил немец.
И без дальнего колебанья он изогнул свою костлявую фигуру, подошел к черноглазой девушке с рыцарским поклоном, по всем правилам придворного этикета, и самым изысканным образом остановился перед нею, потом сделал еще два шага вперед и осторожно коснулся ее руки губами. Затем отступил немного, встал в позу и, прижав руку к сердцу, произнес ошеломленной девушке приветствие на немецком языке.
— Ай, промахнулся, немец! — так и взвизгнула Шепелева, бесцеремонно присев на землю и закатываясь от смеха. — Ой, уморил, заморыш!
Остальные девушки вторили ей. Поднялся такой шум и хохот, что несчастный курляндец рисковал оглохнуть.
А перед ним смущенная, раскрасневшаяся, как маков цвет, стояла Марфа Чегаева и в смущении закрывала рукавом шугая свое пылающее лицо.
И было чего смущаться крестьянской девушке. Важный барин в треуголке и при шпаге поцеловал руку у нее, мужички.
Но и сам «важный барин» был смущен не менее ее. С раскрытым ртом и недоумевающими глазами стоял он посреди круга, не зная, что предпринять.
— Ай да курляндец! Ишь ты, как опростоволосился! — послышался за ним веселый голос, и внезапно появившийся красавец-Шубин вбежал в круг и изо всех сил ударил по плечу растерянного посла рукою. — Ловко осрамился, сударь!
Курьер вспыхнул. Лицо его побагровело. С ним, с ближним человеком самого всесильного графа Бирона, первого вельможи императрицы, смеет так обходиться какой-то неведомый гвардейский прапор.
— Потише, mein Herr! — разом придя в себя, проговорил немец. — Я слуга его сиятельства графа Бирона. Прошу не забываться и не позволять никаких вольностей надо мной.