Паж цесаревны

Чарская Лидия Алексеевна

Царевна кланялась, улыбалась, вся сияя счастливой улыбкой, от которой еще краше, еще свежее казалось ее чисто русское разрумянившееся на морозе лицо.

— Ко мне прошу, братцы! — кричала она, продолжая кивать и улыбаться сопровождавшим ее солдатам. — Алексей Яковлевич, зови их всех ко мне, — весело обратилась она к Шубину, — для всех, надеюсь, хватит угощения.

— Как не хватить! Хватит! — ответила бойкая Мавруша. — У нас чтоб не хватило пирогов да водки!.. Не немцы мы, прости Господи, какие, которые едят, как цыплята: тяп-тяп, хляп-хляп и кончено! Пожалуйте,

служивые, на всех хватит! — крикнула она в толпу солдат.

— Спасибо, красавица, спасибо! — отвечали те, не отставая от саней. — Мы не ради угощенья, сама знаешь… Нам бы царевну нашу золотую повидать подольше.

— Ладно, повидаете! Бегите уж, быстроногие! — звонко крикнула в ответ Мавруша.

Шубин лихо осадил сани перед крыльцом цесаревны.

— Вот как мы! — самодовольно крикнул он, обернувшись со своего облучка и блестя глазами.

— Славно, Алеша! Смерть люблю езду такую! — весело улыбнулась ему царевна и вместе с Маврой Егоровной Шепелевой и Андрюшей выскочила из саней.

В большой горнице уже все было готово. Берг, вместе с другими, настоящими лакеями, суетился и хлопотал вокруг огромного стола.

Скоро стали съезжаться гости. Но блестящих нарядов и шелковых роб не видно было здесь. Офицеры и солдаты-гвардейцы явились сюда в обычных затрапезных мундирах, их жены — в простых платьях. Сама хозяйка вышла по-простецки, по-русски, в шерстяном сарафане без фижм и со спущенной по-девичьи косой.

Этот костюм, изгнанный из России Петром I и замененный немецкой робой, как нельзя более оттенял красоту Елизаветы.

— Кушайте, гости дорогие, — произнесла она, низко по-русски кланяясь в пояс. — Милости просим, не побрезгуйте моим хлебом-солью.

Едва была подана первая смена кушаний, как седой лакей в большом парике незаметно исчез из горницы. Он быстро пробежал ряд комнат Смоляного Дома и, выскочив на заднее крыльцо, тихо свистнул. Ответный свист раздался подле, и в кустах, покрытых пушистым декабрьским снежком, зашевелился стоявший там человек. При рано сгущающихся сумерках зимнего дня Берг различал плотную фигуру, одетую в простой, серый кафтан бедного ремесленника.

Фигура, оглядываясь, приблизилась к крыльцу.

— Ты, Берг? — произнес быстрым шепотом вновь прибывший.

— Я, ваше сиятельство, пожалуйте за мною… Я проведу вас в сени… Там от слова до слова слышно, что говорится в горнице…

— Хорошо придумал, Берг. Только курляндская голова способна изобресть что-либо подобное, — произнес довольным голосом странный ремесленник.

— Рад служить вашему сиятельству! — восторженно отвечал Берг и почтительно склонился перед своим собеседником.

— Веди меня и награда за мною! — снова проговорил тот и последовал в сени за мнимым лакеем.

Тот весь просиял от удовольствия, заковылял вперед. Миновав сени и темный переход, он быстро толкнул низкую дверку и впустил своего спутника в крошечную каморку без окон, где не было видно ни зги.

— Вас никто не приметит здесь, ваше сиятельство, — с глубоким поклоном произнес Берг, — и всякое слово, произнесенное в горнице, долетит к вам сюда через дощатую перегородку.

— Хорошо! Ступай отсюда! Твое отсутствие может быть замечено. И помни: верные слуги графа Бирона никогда не остаются без щедрой награды.

И кивком головы мнимый ремесленник отпустил от себя мнимого лакея.

Глава XVIII

Пирушка. Шпион-казак. Речь Шубина

Вкусные яства, тонкие вина, ласковые улыбки гостеприимной хозяйки — все это приятно действовало на собравшуюся молодежь.

Урядник Щегловитый, рослый, рябоватый казак, стоящий у входа в горницу вроде как бы почетного караула, а на самом Деле присланный сюда по приказанию Бирона, только хлопал базами при виде всех этих питей и яств. У бедного казака давно уже текли слюнки при виде всех этих угощений. С затаенной завистью смотрел он во все глаза, как ласковая цесаревна собственноручно обносила гостей серебряной чаркой. Сам Щегловитый был лихой казак и любил выпить. Он уже ощущал во рту вкус анисовки, рассылавшей далеко по горнице свой душистый аромат. Всякий раз, как кто-либо из присутствующих подносил чарку к губам, он так и впивался глазами в рюмку. Почти до бешенства доходил бедняга при виде того, как потчуются гости из рук самой цесаревны. И вдруг — не сон ли это? Перед ним стройная русая девушка, румяная, полная, с быстрым взором. В руках ее поднос, на подносе — чарка.

— Выпей, родимый, что зря стоять-то. За здоровье благоверной Анны Иоанновны выпей.

И Мавруша Шепелева, лукаво блестя своими карими глазами, поднесла чарку уряднику.

Тот вдохнул полной грудью. Выпить за здоровье Ее Величества не смел отказываться ни один верноподданный. Таково уже правило. И дрожащей рукой Щегловитый принял с поклоном чарку и духом опорожнил ее.

— А теперь за долголетие государыни. Дай Бог ей царствовать многие лета! — послышался снова бархатный голос над ухом казака, и он увидел в двух шагах от себя красавицу-царевну.

Подле нее стоял Шубин с чаркой, вдвое больше первой, и протягивал ее Щегловитому.

И от этой чарки не смел отказаться урядник.

Потом снова быстроокая, румяная Мавра Егоровна подносит ему бокал французской шипучки, прося выпить за силу Христолюбивого воинства, за Гданьский походи за его превосходительство генерала Миниха.

За Миниха тоже нельзя не выпить: он главное начальство урядника, то же самое, что «атаман-батька» — главный начальник всех войск и председатель военной коллегии.

Как не выпить за генерала-батьку!

Чарка за чаркой, бокал за бокалом, и, через полчаса усиленного угощения, Лесток коротко приказал столпившимся у стола слугам:

— Убрать этого каналью. Он мертвецки пьян.

И, к большому удовольствию присутствующих, лакеи выволокли из горницы лепечущего себе под нос Щегловитого.

— Ну, теперь мы одни! Никто не станет следить за нами, — вскричал Шубин, лишь только Бироновское «ухо» исчезло за дверью, — теперь мы можем говорить, не опасаясь, что слово наше передастся проклятому курляндцу.