Пазл-мазл. Записки гроссмейстера
Шрифт:
...В громадной пивной шум и гам, Гитлер не может начать речь. Он стреляет из пистолета в потолок – и все замолкают. Он говорит: «Национальная революция свершилась».
Это 9 ноября 1923 года.
Впереди – двадцать лет триумфального марша, и дальше – volens nolens – обеспеченное бессмертие во всемирной истории.
Попасть в историю просто. Самый простой путь – злодеяния, не обязательно какие-то такие ужасные, достаточно поджечь храм Артемиды в Эфесе. Не могу понять, как поджечь факелом каменную громадину. Но, видно, какую-то хитрость Герострат придумал.
А Гитлер
Помните сказку «Новое платье короля», где мальчик воскликнул: «А король-то голый!»?
А Гитлер был мальчишкой, который понял: «А народ-то голый». Самое податливое вещество – народ. А самое неподдающееся, самое прочное, победитовое – человек. Придворные историки только тем и заняты, что ткут новые наряды правителям. Неподкупные ученые заняты тем, что перекраивают историю: шьют и порют, а ниткам горе. Но и те и другие бесстыдно обвешивает истину, ибо никто, ни один человек не легче и не весомее другого.
Почему Бог сотворил сперва одного человека – Адама? В Талмуде приводится объяснение: «Чтобы научить нас, что тот, кто отнимет одну жизнь, уничтожает целый мир, а кто спасет одну жизнь, спасает целый мир».
Взвешиванье – дело нехитрое, но совсем непростое.
А неуравновешенность – понятие тонкое, тончайшее. Ткется и шьется невидимыми пряхами и закройщиками судьбы из невидимых миру слез, печалей, вздохов, обид.
Если б папаша Алоис не пил, не бил... если бы мальчики не дразнили... если бы девочки... если бы учителя... если бы... Великое «если бы», недостижимое, как горизонт. Но из всего сумбурно сказанного здесь я строю одно фундаментальное основание:
НЕ ОБИЖАЙТЕ ДЕТЕЙ —
ЭТО САМОЕ СТРАШНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ,
ИБО ПОСЛЕДСТВИЯ ЕГО
НЕПРЕДСКАЗУЕМЫ И УЖАСНЫ.
...но Гитлер родился не в Одессе. Одессе повезло.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Сын требует, чтобы я прекратил трепать ему нервы своей писаниной. А почему отец не имеет права писать и вслух читать отрывки сыну? Но он почему-то не может сделать отцу такое одолжение. Я же слышу (хотя все почему-то думают: раз человеку много лет, то он ничего не соображает, не видит, не слышит), как он говорит кому-то по телефону: «Папа неадекватен».
Шимон... Прости, никак не могу привыкнуть, что ты Семен. Покажи мне хоть одного адекватного человека. Это гаечный ключ адекватен гайке.
А моя графомания пусть будет осколками ненаписанного романа. Просто этюды для правой руки. Маэстро Ненни остался бы мной доволен.
– Мальчик, что бы ты ни делал этой рукой, должна получаться музыка, мелодия, звуки. Ты понимаешь?
Маэстро, я все-таки надеюсь закончить свои этюды для правой руки, даже если их никто не прочтет.
Один экземпляр пошлю в Чярнухинский краеведческий музей Ольге Болеславовне Савкиной. Она собирает экспозицию для музея бывшего гетто. Сама, на общественных началах.
Гетто устроили на Старой площади, где был рынок, лавки, мастерские. Нас загнали в склад фуража для уланского полка. А еще раньше (неизвестно, в какой точно средний век) это была важня – магистратская весовая, где хранились хлебные и прочие припасы, и громадные весы взвешивать зерно и мясо, и все весы для рыночной
Половину гетто весной 42-го расстреляли на берегу Глыбени, где была купальня. Тогда оставшиеся решили рыть подземный ход. Не просто ход. Настоящую штольню с выходом на поверхность земли за колючей проволокой и сторожевыми вышками.
В известном фильме «Покаяние» герой признается НКВД про антисоветский подземный ход Тбилиси – Бомбей. А чярнухинцы задумали прорыть тоннель из Египта в Израиль. Из неволи на волю.
Первым делом выбрали комитет: братья Куличники, инженер Эфраимов (он получил орден Красной Звезды за Днепрогэс) и одноглазый военрук Берман, возглавлявший в нашем городке Осоавиахим. У него пустой глаз закрывала красная революционная повязка, другого цвета он не признавал. Полицаи чуть не расстреляли его за одну только повязку. Так он в знак протеста ходил без повязки, пугая детей. Он отвечал за весь инструмент. А проект составил Эфраимов: в поперечнике тоннель метр на метр, длина 120 метров, с крепежом, вентиляцией, кабелем, освещением, опрокидывающейся грабаркой.
Да, забыл! В комитете еще был полицай Дрыгва, бывший шабес-гой, он даже раздобыл для евреев парабеллум и наган.
От меня проку было мало. Меня замучили фурункулез и дизентерия. Передвигался на костылях. А под землей вкалывали, как на Днепрогэсе, круглые сутки, посменно три тоннельных отряда: первый – проходчики и крепежники; второй – «чумаки», кто тянул грабарки за длинные гужи; третий – «грунтовщики», они отвечали за перепрятывание грунта, эти десятки тонн земли где-то же надо было так раскидать, разровнять, сховать на территории гетто, чтоб охрана ничего не заметила.
Охраняли нас полицаи. На вышках с пулеметами – немцы, ими командовал лейтенант. У них была своя столовая, отдельно от полицаев. У полицаев кашеваром был Дрыгва: он получал на всех хлеб, соль, крупу, картошку, колбасу в консерве, шнапс (тоже, между прочим, но норме – 200 грамм на одного, по воскресеньям и праздникам двойная порция). Полицаям полагалось еще жалованье, уж не знаю, какое. А немцам дополнительно: шоколад, масло, кофе, рафинад, марципаны, мармелад, сыр, сгущенка.
А нам пайка – 125 грамм хлеба и миска вареной воды с очистками.
Дедушка вырезал шашки из картофелин: черные – из кожуры, белые – из середки. А у папы всегда были на такой случай разноцветные пуговицы.
С того дня, когда папа разлиновал лист на шашечницу, расставил разноцветные пуговицы и показал, как ходить, игра стала сутью моей жизни.
Кстати говоря, ввести в память ЭВМ правила игры в шашки оказалось сложнее, чем шахматные. Это объясняется сложностью ударного хода дамки.
Подземный ход и стал нашим проходом в дамки.
Я помогал маме шить мешки из добротных одеял фирмы Туркенича, носить землю.