Пазл-мазл. Записки гроссмейстера
Шрифт:
Место на нарах определили мне на первом ярусе, у окна, за кованой фигурной решеткой. От сырости штукатурка отпала, обнажив старинную кладку. Мне ночами мерещилось: вот явится рука, начертит гвоздем: «Мене, текел, упарсин», как на пиру Валтасара. Пророк Даниил расшифровал таинственные письмена последнему вавилонскому царю: твое царство сосчитано, измерено, поделено; и сам ты взвешен и найден легковесным. Дедушка даже точно сосчитал (некоторые мудрецы полагали, что мене, текел, упарсин означает вес: мина,
Рыли пять месяцев, бежали в июне, ночью, число не помню, но в воскресенье, после субботы, дождь лил. Прожектора на вышках и сирену тревоги Эфраимов обесточил. Я по заданию Берла Куличника составил список всех, кого выводить и в какой очередности: по десяткам. Мы с мамой оказались в восемнадцатой десятке. Тридцать человек отказались бежать. Они все погибли. А двести пятьдесят один спустились в лаз и вышли из египетского плена. Охрана открыла огонь; хотя стреляли в дождь, в темноте, но почти треть беглецов погибла. Разбрелись по лесу. Трех наших застрелили партизаны (нечаянно или нарочно, не знаю), еще десяток пристали к другим отрядам, больше ста остались с Куличниками.
А спасло нас то, что одноглазый Берман точно вывел на пионерский лагерь, где он до войны вел военную игру.
Единственный, кто не знал про тоннель, был крещеный еврей из Вены, ему не доверяли. Его увезли в Бобруйск и там, говорят, повесили: гестаповцы ему не поверили. Не может быть, чтоб двести пятьдесят один еврей знал и только один не знал! Не может такого быть. Согласен: не может. Но было.
Не знаю, где мы потерялись с мамой. Еще в подземном ходе.
Я полз. Она, как в оглобли, впряглась в мои костыли, тащила, по мне кто-то бежал, впереди обрушилась земля, взорвалась лампочка, все закричали, стали задыхаться, не соображали, в какую сторону рыть... Я, как мокрица, полз по кому-то...
Так и остались в памяти лесные годы: роем, роем, роем. В каком-то безвыходном погребе, копаемся, щиплем траву, разжигаем огонь, хороним, спим вповалку, не раздеваясь, молимся, дымим махоркой. По пальцам пересчитать, сколько раз я за всю войну выстрелил. Сколько раз спал как мужчина с женщиной.
У женщин прекратились менструации. Они не рожали. Были только выкидыши, без всяких абортов. За все время в лагере три младенца родились живыми: два не дожили до обрезания, только один дожил, Бен-Цви – Сын Войска.
А после войны у Иды случилась внематочная беременность. Она чуть не умерла, выжила, но рожать уже не могла. Да мы и не хотели: у нас была Эстерка, потом появился Шимон – сын Бейлы, двоюродной сестры Иды. Он об этом не знает. Из всех живых теперь только я один знаю. Эстерка, может, догадывается, она самая умная во всей нашей семье.
Вот прочтет, что я тут написал, погладит папку по седой голове: «Старенький мой шлемазл». А Семен опять кому-нибудь пожалуется: «Папа неадекватен».
В лесу всегда недосыпаешь. Проще говоря, дремота
А потом, после войны? В смысле, почему я изменял любимой жене?
Самый глупый вопрос, какой только можно задать мужчине.
Надо же задать такой дурацкий вопрос! И хватит! Уже пальцы не слушаются, в голове сместился центр равновесия. Брось свою поганую писанину и марш за селедкой. Какая будет, только чтоб сразу зацепить вилкой и в рот. Не забудь половинку черного.
В такую жару селедка и черный хлеб при твоем холецистите, камнях, одышке? Прочь отговорки! Воланд был прав, заподозрив буфетчика Сокова:
« – Чашу вина? Белое, красное? Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?
– Покорнейше... я не пью...
– Напрасно! Так не прикажете ли партию в кости? Или вы любите другие какие-нибудь игры? Домино, карты?
– Не играю, – уже утомленный, отозвался буфетчик.
– Совсем худо, – заключил хозяин, – что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих».
Браво, Михаил Афанасьевич!
Но я знал другого Сокова. Ваш – Андрей Фокич, а тот был Василий Александрович, основоположник советского шашечного творчества. Он погиб на фронте, в 44-м. Я – единственный живой шашист, который может сказать, что нанес поражение непобедимому Сокову. В шестом туре чемпионата Белоруссии (1939 г.). Я играл белыми. О победе даже не мечтал; вничью бы выстоять. После 25-го хода Василий Александрович сам предложил ничью. Тут мое сердце дало осечку, но я отказался. На 38-м ходу черные сдались. Даже газета «Правда» об этом напечатала.
Я и сегодня играю белыми. И перестаньте шантажировать меня камнями, холециститом, недостаточностью (забыл чего). Китайцы (конечно, древние, а не современные) считали: «Есть болезни, сохраняющие жизнь. И есть болезни, продлевающие жизнь». Жаль, что они их не перечислили. А может, китайцы знают, но другим не говорят. А сам, Веня, ты как считаешь? В голову приходит только склероз. Он точно удлиняет жизнь, но укорачивает ее смысл. Думай, думай! Ну, если не склероз, так заворот кишок. Как сказал Юдин: «Меньше ешь – дольше живешь».
Но уж коли вопрос поставлен так решительно (не китайцами, а Воландом), то и ответ ребром: в это время дня (и во все дни, во все времена) я решительно предпочитаю белое хлебное вино, как когда-то в любимой моей России называли столь любезную моему еврейскому сердцу водку. Водку ничто заменить не может. Она незаменима. Продукт такой не 61-й по снабженческому реестру на случай войны, а самый первый. И в дни войны, и в дни мира.
Кстати, заметил: давно уже у магазинов не скидываются «по рваному», не троят. А в пятидесятые прохода не давали: «Башашкиным будешь?»