ПД 3
Шрифт:
— Вот теперь понимаю для чего я здесь. Но почему меня не расспрашивали еще в пути? Столько времени потеряно.
— Я запретил — коротко ответил дознаватель — Методы военной полиции и службы дознания… несколько отличаются в связи с различной спецификой наших сфер деятельности. Если требуется допросить что-то скрывающего после последнего боя штурмовика — вот тут им равным нет. Но ведь вы не выдрессированный, не побоюсь этого слова штурмовик, не так ли?
Я пожал плечами:
— Я гросс самоучка. Но это не значит, что я стану что-то скрывать. И нет у меня никаких собственных мотивов.
— Верю —
— Так… — медленно произнес я — Вот сейчас спина уже взмокла… что за процедура? Сыворотка правды? Ну колите… что уж тут поделать.
Дознаватель качнул головой:
— Нет. Не сыворотка правды. Повторюсь — я не имею права открыть всей сути процедуры. Однако, учитывая ваше полное право быть возмущенным за такое посягательство на вашу свободу и нарушение ваших гражданских прав, я считаю себя обязанным прояснить некоторые моменты… Да, вам сделают укол, но всего один и он будет средством укрепляющим. Затем вам поставят обезболивающую капельницу, которая гарантирует отсутствие каких-либо физических страданий. После этого вам закапают оба глаза еще одним стабилизирующим средством, назовем его так. Включится в меру яркий зеленый свет, что изредка будет изменяться на желтый и белый.
— Если это все секретно, то почему вы мне это все рассказываете?
— Эту часть скрывать смысла нет — вы ее запомните, так как будете находиться в полном сознании. Но затем для вас все погрузится в серый сумрак и проснетесь вы уже в больничной палате спустя шесть-семь часов. На этом наше с вами общение закончится, мистер Градский и скорей всего навсегда. Вы получите компенсацию за отнятое время плюс не менее щедрую оплату за добровольное участие в этой процедуре. Повторюсь — это вынужденная мера. Мы не можем полагаться на вашу память. В горячке боя многое могло не отложиться в вашей сознательной памяти, тогда как нам крайне важна даже мельчайшая деталь. Эта процедура не обладает калечащим действием, не имеет необратимых побочных последствий. Единственная настоящая проблема — сильная головная боль на протяжении следующих двух-трех дней. Но мы позаботимся о том, чтобы у вас оказался достаточный запас более чем эффективных медицинских средств на этот случай. Вы все поняли, мистер Градский? Возможно есть вопросы?
Довольно долго я молчал, глядя в поблескивающий стол. Старший дознаватель Инори Такаши терпеливо ждал, сидя на стуле неподвижно как статуя.
Не выдержав, я спросил:
— А зачем вот было все это мне рассказывать? Вот реально зачем? Только нервы мне потрепать? На испуге вполне понятном поиграть? Не проще было продержать меня все это время в искусственной коме, доставить так сюда, провести вашу чертову процедуру и потом уже разбудить и все объяснить?
— Не проще. Дело в том, мистер Градский, что для полного успеха этой процедуры вы должны хотеть мне помочь. Вы должны хотеть помочь Федерации и всей человеческой цивилизации.
— Так я и готов! Зачем процедура? Ладно… не отвечайте. Я много читал и знаю, что мы помним далеко не все из того, что видим и слышим. И да — я искренне хочу помочь. Честно.
— Вот и отлично, мистер Градский — улыбка у него была так себе… что-то змеиное и не слишком доброе.
Поднявшись, старший дознаватель указал на одну из дверей:
— Прошу, мистер Градский.
— Уже?!
— Зачем откладывать неизбежное?
— Да уж… а я точно ничего не буду помнить?
— Абсолютно точно.
— И насчет побочных эффектов…
— В девяноста девяти процентах из ста все завершается благополучно.
— Значит расклад не в мою пользу — пробормотал я — Если сдохну там у вас на стальной кушетке — передадите мои последние слова команде?
— Нет. Не передадим.
— Почему?
— Потому что просто слова на случай возможной смерти не записываются, мистер Градский. Так ваша команда поймет, что у вас заранее были опасения за свою жизнь. Надо ли продолжать?
— Я вас понял. Проклятье… Знаете… не завидую я вашей работе.
— Но кто-то должен ее делать — бесстрастно ответил шагающий за мной дознаватель Такаши.
39.
И снова я проснулся в больничной палате.
Лишь бы это не стало грустной болезненной традицией.
А боль была — она меня и разбудила. Голова трещала так, будто меня сначала напоили вусмерть, затем хорошенько сыграли моей головой в футбол, после чего воткнули по раскаленной спице в каждый висок и не забыли ткнуть пальцами в глаза. Боль была такой сильной, что заставила меня усесться и схватиться руками за голову еще до того, как я, собственно, понял, где нахожусь.
— Рекомендованное обезболивающее — ровный мужской голос прозвучал с высокого потолка.
Оттуда же спустился тонкий манипулятор, сделавший мне укол в шею, предварительно обдав ее облачком дезинфекта. Я никак не отреагировал на эту наглость — все мои силы уходили на то, чтобы не заорать от рвущей голову боли. Руки дрожали от перенапряжения — боль заставляла их стискивать череп с предельной силой, но рассудком я понимал, что дело это глупое и одновременно пытался разжать их хватку, отчего каждая мышца была напряжена до предела.
— Десять секунд до эффекта — произнес тот же голос и сменился едва слышной музыкой.
Голос ошибся — в лучшую сторону. Скачками боль начала стихать уже через несколько секунд, а через десять исчезла практически полностью. Перед глазами перестали вспыхивать и гаснуть звезды, исчезло чувство тошноты, я наконец-то сделал полный вдох и сумел выпрямиться.
Обалдеть…
Боли подобной силы я не испытывал никогда в жизни. Даже недавние ранения не шли ни в какое сравнение с тем, что я ощущал еще пару секунд назад. Сделав еще один вдох, я судорожно проглотил подступивший уже к гортани кислый желудочный сок, с шумом выдохнул и, поймав краем глаза стакан на возвышении рядом с кроватью, торопливо потянулся к нему. Внутри оказалась обычная вода — и я с жадностью сделал несколько глотков. Сделал небольшую передышку и допил воду.