Печать Длани Господней
Шрифт:
— Фрэнк сейчас в душевой, — сказала женщина. — Зачем он-то вам понадобился?
— Сейчас не время это объяснять, — вмешался инспектор. — Где у вас душевая?
Женщина указала на двойные двери в правой части вестибюля.
— Вы по поводу несчастного случая?
— Несчастного случая? — переспросил я.
— Он сильно поранился. Весь забинтован.
При этих словах Макинсон, нахмурившись, первым направился к дверям душевой.
За дверьми оказался длинный
— Повремените немного, мистер Холмс и вы, Ватсон, — повелительно распорядился Макинсон. — Ты, Джим, пойдешь со мной. А теперь — тихо! — добавил он. — Мы же не хотим, чтобы он улизнул!
Холмс нехотя посторонился, пропуская вперед Хьюитта с инспектором. Дойдя до конца коридора, мы остановились перед дверью с табличкой «Душевая». Прижав ухо к двери, Макинсон прислушался. Вместе с шумом льющейся воды до нас донеслось негромкое насвистывание.
Макинсон тронул дверную ручку.
— Да, Джимми?
Хьюитт кивнул.
— Да, джентльмены?
Теперь кивнул Холмс.
Инспектор повернул ручку, после чего ворвался в комнату.
Ярдах в пятидесяти от нас стоял мужчина. Довольно высокая его фигура боком была обращена к нам. В руках он держал щетку, которой гонял воду по полу, моя его и небольшой бассейн рядом. Заслышав звук открываемой двери, он повернулся к нам лицом, и я сразу же обратил внимание на то, что одна сторона его тела была значительно менее развита, нежели другая. Правая кисть его была забинтована, а лицо свое он прятал за куском марли, крепившейся клейкой лентой. Шея тоже была обмотана бинтом наподобие шарфа.
— Нам необходимо побеседовать с вами, мистер Гарнет, — сказал инспектор Макинсон.
Гарнет вскинул щетку и метнул ее в нашу сторону. Одну секунду он обозревал стену, словно что-то обдумывая, а затем быстро направился к двери в глубине комнаты. Двигался он неловко и, сделав два-три шага, стал крениться на бок, как корабль, качающийся на волнах в бурном море, после чего неожиданно головой вперед нырнул в пустой бассейн. Раздался сдавленный крик, затем грохот падения.
Мы кинулись к бассейну и свесились за его борт.
Гарнет лежал прямо под нами на дне бассейна, на семь-восемь футов ниже, чем находились мы, лежал на спине, подогнув под себя одну ногу и раскинув руки, как спящий на постели. Из-под головы его растекалась лужа крови.
Недолго думая, я сел на бортик и, осторожно спрыгнув вниз, очутился рядом с Гарнетом. Подняв руку, он стягивал с нее бинт. Я с ужасом увидел, как на дно бассейна с бинта упал сморщенный кусочек плоти. С горящими глазами Гарнет расстегивал теперь рубашку, под которой виднелся другой бинт.
Наклонившись к нему, я взял его за руку и пощупал пульс. Пульс был слабым и аритмичным. Губы Гарнета уже начали синеть.
Выдернув у меня свою руку, он одним движением сорвал марлю с лица. Одну секунду щеку его прикрывало родимое пятно Кросби, и тут же оно скользнуло вниз к губам Гарнета.
— Как он там, доктор Ватсон? — тихонько спросил Макинсон.
Я покачал головой, не сводя глаз с Гарнета, отнявшего теперь от лица жуткий свой трофей и крепко сжимавшего его в руках. Потом он стал лихорадочно теребить его, приговаривая хриплым голосом:
— Помоги мне, помоги, исцели меня!
— Вызвать карету скорой помощи? — спросил сержант Хьюитт.
Я поднял на него глаза и покачал головой.
Макинсон тоже спрыгнул в бассейн и присоединился к нам. Я размотал бинты, стягивающие грудь Гарнета. Сомнений в том, что я увижу под ними, как и в том, что окажется под бинтами на шее, у меня не было.
— Зачем вы это сделали, Фрэнк? — мягко спросил Макинсон, наклонившись к самому лицу Гарнета.
Тот что-то пробормотал, как будто желая ответить.
Я обнажил грудь Гарнета и, как и ожидал, обнаружил на ней лоскут кожи, удаленный с тела Теренса Уэзеролла. Но под этим пятном я увидел и нечто другое — пятно винного цвета такой величины и яркости, что, вопреки содеянному им преступлению, сердце мое переполнилось жалостью к этому человеку. Собственное родимое пятно Гарнета было сплошь изъязвлено нарывами, зловонными и гноящимися.
Макинсон теперь почти приник к Гарнету, приблизив ухо к его рту.
— Я не слышу, что вы говорите, Фрэнк.
Гарнет прошептал что-то опять, а потом вытянулся и затих.
Инспектор чуть вздрогнул и шепотом спросил: «Кто?» — но ответа не последовало. Инспектор распрямился и встал:
— Умер бедолага.
— Что он сказал? — спросил я.
— Сказал, что она научила его, как все исправить… сказала, что он отмечен Всевышним и что жаловаться поэтому ему не на что. — Макинсон покачал головой: — Но он сказал, что ничего не помогло и лучше ему не стало — только хуже. Он попросил у меня прощения. Вот и все. Больше он ничего не сказал.
— А кто эта «она»? — спросил сержант Хьюитт.
Макинсон пожал плечами:
— Этого он не сказал. Кто-то, кто любит его, надо думать.
Когда я выбрался из бассейна, Холмс стоял у стены, держа в руках трость с резным набалдашником в форме человеческой головы.
— Вот, наверное, о чем он думал в ту секунду, когда колебался, — заметил сержант Хьюитт.
— Трость нужна была ему для ходьбы, — сказал Холмс. Передавая палку полицейскому, он ощупал своими гибкими пальцами изящную резьбу тяжелого набалдашника. — Но думаю, сержант, что использовал он ее и для других целей, — добавил Холмс, после чего повернулся и направился в вестибюль.