Печать фараона
Шрифт:
– Вы же специализируетесь по Египту, - удивилась Ева.
– Господин Войтовский тоже интересовался Египтом, фараоном Тутмосом III и прочими тонкостями истории Древнего мира. Он говорил со мной о последнем Магистре Ливонского ордена, и… мы незаметно перешли к периоду Смутного времени в России.
– Дайте мне адрес!
– взмолилась Ева.
– Что вы? Я не могу. Господин Войтовский будет недоволен, и вообще…
– Дайте!
– Ева распахнула свои большие глаза и уставилась на Бальзаминова.
– Быть может, вы спасете этим жизнь человеку!
Ученый
Ева записала электронный адрес Войтовского. Она узнала больше, чем рассчитывала.
– У меня к вам последняя просьба.
– Она достала из сумочки блокнот, ручку, набросала короткий текст, вырвала листок и протянула историку.
– Что вы об этом думаете?
Глава 27
В мазанке было чадно - плохо прогорали сырые дрова, густо дымила самодельная толстая свеча из воска. Закопченный потолок потрескался, в углах висела паутина. Прямо под черной иконой громоздились сваленные в кучу рыбачьи сети.
– Фитиль паршивый, - пожаловался небритый седой старик. Его красные глаза слезились.
Смирнов закашлялся.
– Я уж думал, ты насмерть замерз, милок, - радостно обнажил желтые от табака зубы хозяин мазанки.
– А у тебя шишка на голове! Я когда водку влить пытался, нащупал. Где это тебя угораздило?
– Не помню, - соврал сыщик.
На самом деле он смутно припоминал, как в снегопад и метель пошел на обрывистый берег Волги, как сорвался с кручи, чудом не скатился вниз, застрял на уступе как выбрался наверх, увидел огонек, добрел до мазанки и…
– Я тебя на пороге нашел, - подсказал старик.
– Чую, выйти надо… по нужде. Глядь, а у двери лежит ктой-то. Еле втащил! Тяжелый ты.
Всеслав обвел глазами убогое помещение, в единственное грязное подслеповатое окошко пробивался морозный рассвет.
– Светает, - поймал его взгляд старик.
– Снег валить перестал. Можно в деревню идти. Сможешь? У меня там дочка с зятем, лошадь у них, сани… или ты автобусом предпочитаешь? Дорогу-то небось замело.
Сыщик не вполне определился, как ему быть.
– Ты, дед, живешь в этой халупе?
– с трудом владея языком и губами, спросил сыщик.
– Какой я дед?
– обиделся тот.
– Мне только шестьдесят пять годков стукнуло. Это я поседел рано, работа у меня была ответственная: печки делать. Печник я! Теперь перешел на художественный промысел, - корзины плету, туеса всякие сооружаю. Чего мне в халупе-то жить? У нас с женой дом в Старице, каменный. А здесь я случайно очутился, - рыбалил маленько, засиделся… в метель попал. Дочкин дом далеко, а мазанка ничейная вот она, рядом, - тут и печка есть, и дровишки, и чайник. Хоть неделю сиди, если жратвы хватит.
Боль в голове Смирнова затаилась: уже не впивалась острыми иглами, не дергала, не вспыхивала огнем, - только ныла исподволь, потихоньку. Тело казалось
– Уж не Хлебин ли твоя фамилия?
– спросил он, в очередной раз убеждаясь, как тесен, в сущности, мир и как не бывает в нем случайностей.
– Хлебин, - удивленно протянул дед.
– А тебе откуда известно?
– Долго рассказывать. Ладно, попробую встать, размяться: и вправду ехать надо. Твоя жена знает, где ты?
– Знает, но все одно волнуется. Я обещался к ночи быть, а сам застрял тут!
– А моя не знает, куда меня черти занесли, - вздохнул Всеслав.
– И телефон я потерял. Так что давай будем собираться.
Через полтора часа, попив крепкого чая с водкой и кусковым сахаром, заперев дверь мазанки, они двинулись по снежной целине к деревне. Небо сияло первозданной синевой, снег блестел, ноги проваливались в него по колено и глубже. Хлебин кряхтел, а Смирнов сразу взмок под курткой, превозмогая неприятную слабость, дрожь. Проснулась боль в спине и затылке, затошнило. «Видно, легкое сотрясение мозга я заработал, - подумал сыщик.
– Как пить дать. Некстати это!»
Впереди показалось могучее голое дерево, облепленное снегом, воздевшее руки-ветви в жесте немой мольбы, обращенной к небесам. Подошли ближе - у основания ствола намело высокий сугроб, из которого будто выползал, обвивая толстый, мощный ствол, «белый полоз», - древесная жила-нарост.
– Кудеяров ясень, - задумчиво произнес Хлебин.
– Чудно?е дерево! Моя теща покойная была помешана на нем.
– Он мелко перекрестился и сплюнул в снег.
– Все болтала про какую-то несчастную любовь и про ключи от смерти. Блаженная была баба! А ясень и вправду необыкновенный - бывало, плывешь на лодке по реке, когда солнце встанет… глянешь на дерево, аж сердце замрет! Солнышко-то аккурат между его веток получается, словно золотой шар в руках. Картина, я тебе скажу, удивительная!
Сыщик сообразил, что от дерева до мазанки не так уж и далеко. Это в темноте, на обрыве путь показался длиною в вечность.
– Иван, - обратился он к мужу Федотьи, - а ты вчера вечером… или ночью около мазанки никого не видал? Может, по дороге кто проходил?
– Окромя тебя, милок, никого. Кому в такую погоду быть-то? Рыбаки все загодя по домам разбежались, это я припозднился, думал, авось ветер тучи мимо пронесет. Не пронес.
Скоро показалась и деревенская околица, потянулись заметенные снегом заборы, старые сады, крыши в белых шапках, трубы, из которых дымило.
– Вишь, хозяйки топят уже, стряпать собираются, скотину кормить. Вон и моя Настя суетится, - степенно пояснил Хлебин, сворачивая к открытой настежь калитке.
За забором отбрасывала лопатой снег женщина в старом полушубке, в сером вязаном платке. Она подняла на пришедших красное не то от мороза, не то от слез лицо.
– Колька снова запил, окаянный, - бросилась она к отцу, не замечая чужого человека с ним рядом, не здороваясь. И зарыдала в голос, уткнувшись в плечо Ивана.
– Где только самогон взял?