Печать и колокол
Шрифт:
– Вы арестованы, гражданка. Пройдемте со мной, – сказал он, взяв ее под руку.
– Что это значит? – вскинулась Варвара Ивановна, чувствуя, что совершилось непоправимое.
– На месте все узнаете.
Петренко любезно подсадил Варвару Ивановну в ожидавший их автомобиль Петрогуброзыска и, передав шоферу чемодан Сибирцевой, коротко сказал:
– Поехали, Вася.
– В тот вечер, – продолжал свой рассказ Василий Петрович, – Ефимов позвонил мне по телефону в девятом часу, когда я, вернувшись с работы, сел за статью, которую уже давно
– Чем занимаешься?
– Работаю.
– А у меня предложение: бросай свою работу и приезжай ко мне в розыск. Поговорим, чайку попьем.
Я замялся.
– Приезжай, приезжай. Не пожалеешь. Очень симпатичная компания подобралась…
– Какая еще компания?
– Я, Борисов и Сергей Леонтьевич…
– Какой Сергей Леонтьевич?
– Как – какой? Сергей Леонтьевич Бухвостов, твой старый знакомый, о котором ты нам все уши прожужжал. Первый российский солдат…
У меня мгновенно пересохло во рту.
– Шутишь?
– Какие, к черту, шутки! Ждем.
…И вот я вхожу в комнату Ефимова.
Действительно, здесь, помимо хозяина кабинета и Сергея Сергеевича Борисова, меня встречает собственной персоной первый российский солдат, занявший почетное место на стене против входной двери. Его спокойные, широко расставленные глаза устремлены прямо на меня.
«Ну как, Василий Петрович, свиделись?» – «Свиделись, Сергей Леонтьевич, свиделись. А ведь никак не ожидал». – «Почто так? Как говаривал господин бомбардир Петр Лексеевич, царствие ему небесное, гора с горой не сходятся, а человек с человеком завсегда… Вот только постарел ты малость с последней нашей встречи, Василий Петрович». – «Зато вы, Сергей Леонтьевич, ничуть не изменились…»
Бухвостов на портрете был таким же молодым, как в битве при Полтаве, когда демонстрировал «Карле» мощь русского оружия. Он ничуть не изменился с далеких времен Петра Великого и Екатерины, светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова и Петра II, Анны Иоанновны и Екатерины II… Сколько их там было, всяких царей, цариц и вельмож, – разве упомнишь?
Ему не прибавили морщин ни ссылка в Раненбург и Березов, ни возвращение в Петербург, ни злоключения его хозяев. Русский солдат – он всегда русский солдат. Русский солдат – он вечен. Годы, эпохи, войны и столетия над ним не властны.
Приветствую твое возвращение, Сергей Леонтьевич, и низко тебе кланяюсь. Счастлив тебя вновь увидеть, Сергей Леонтьевич!
Ефимов рассказывал, как на допросе в уголовном розыске Тарновский признался Борисову в своей попытке продать портрет мистеру Мэйлу, о Варваре Ивановне, решившей воспользоваться ограблением лавки в своих целях, о том, как Борисов подготовил операцию…
Но я слушал вполуха, не в силах оторвать глаз от шелкового портрета, вновь и вновь удивляясь тонкости и виртуозности мастерства безвестных вышивальщиц, необычному таланту такого же безвестного, как и они, художника, гармоничности колорита и сдержанной силе рисунка.
– Будем пить чай? – спросил Ефимов, кивнув на стоящий в углу комнаты самовар.
– Что?
– Чай, спрашиваю, будем пить?
– Да, пожалуй, не стоит, – сказал я и спросил: – А Мэйла и его секретаря вы тоже арестовали?
Ефимов и Борисов переглянулись: видимо, я что-то прослушал.
– Мистер Мэйл, – сказал Ефимов, – после беседы в Московском уголовном розыске, которая была с ним там проведена по нашей просьбе, решил от поездки в Петроград воздержаться.
– И все-таки приехал?
– Нет.
– Ничего не понимаю! Ведь ты только что говорил, что Сибирцева приехала к Мэйлу в гостиницу и он собирался приобрести у нее все ценности, похищенные из тайника.
– Правильно, – невозмутимо подтвердил Ефимов.
– Что правильно?
– Все правильно. Действительно Сибирцева не сомневалась, что разговаривает с Мэйлом. И, доставленная в Петрогуброзыск, крайне была удивлена тем, что Мэйл вовсе не Мэйл, а наш работник…
На мгновение я даже забыл про портрет Бухвостова.
– Кто?!
– Наш работник, – повторил Ефимов, – небезызвестный тебе Сергей Сергеевич Борисов. Тот самый Борисов, который сейчас сидит перед тобой и напрасно ждет, когда ты в знак благодарности догадаешься наконец пожать ему руку. А роль секретаря американца сыграл – и, по мнению Сергея Сергеевича, совсем недурно – агент третьего разряда Вербицкий. Как видишь, сотрудники третьей бригады Петрогуброзыска умеют выполнять свои обещания. А ты небось сомневался?
Василий Петрович вложил в папку документы и старую фотографию. Взглянул на часы:
– Однако мы с вами засиделись…
Он поставил папку в один из ящиков картотеки. Разминая затекшие от долгого сидения ноги, прошелся, ссутулясь, по комнате. Устало и буднично сказал:
– Вот, пожалуй, и все. Суд состоялся незадолго до годовщины Рабоче-крестьянской милиции, в октябре 1922 года. Тарковского и Сибирцеву судили по статье 188-й Уголовного кодекса РСФСР за сокрытие памятников старины и искусства, подлежащих передаче государству. Их осудили условно. Одновременно в соответствии с циркуляром Наркомюста Э 14 со всех осужденных, в том числе и с налетчиков, были взысканы в пользу голодающих весьма солидные штрафы. По справке Комиссии Помгола, которую мне показывал Ефимов, эти деньги дали возможность спасти от голодной смерти около ста человек.
Так что первый русский солдат с помощью сотрудников Петрогуброзыска отличился и на фронте борьбы с голодом…
Что же касается портрета, то он после реставрации был выставлен в музее «Общества поощрения художеств и популяризации художественных знаний при Российской Академии материальной культуры»
Я поинтересовался дальнейшей судьбой портрета.
– Погиб, – сказал Василий Петрович. – Осенью двадцать четвертого года во время наводнения в Петрограде. – И, словно оправдываясь перед кем-то, объяснил: – Ничего нельзя было сделать. Тогда снесло несколько мостов, и музей оказался совершенно отрезанным. Погибли не только картины, но и люди. От одних воспоминаний сердце сжимается. И все же… И все же за те полтора года, что портрет Бухвостова находился в нашем музее, он доставил радость тысячам петроградцев, ту великую радость, которую дает лишь подлинное искусство.