Печать василиска
Шрифт:
На первом этаже было тихо и безлюдно, пахло пылью и чуть-чуть полиролью, а сквозь неплотно задернутые шторы в комнаты пробивался яркий солнечный свет. На кухне суетилась Марья Карповна. Алиному появлению она обрадовалась и тут же принялась жаловаться на постояльцев:
– Совсем пообнаглели! Мальчишки эти, которые экологи, всю ночь по танцулькам шастают, потом дрыхнут до обеда, уже который день не могу в их комнате прибраться. Не пускают, понимаешь! Говорят, что сами будут убираться, потому что им меня, видите ли, жалко. А что меня жалеть, если у меня работа такая – убираться? Я вот как представлю, как они мне там наубираются сами-то, так мне сразу с сердцем плохо делается. Вот скажи, Алевтина, почему они
Аля не знала, почему Николай и Толик не пускают Марью Карповну убираться, но эта их внезапная блажь ей тоже казалась странной. Раз не пускают в комнату, значит, боятся, что домработница может увидеть что-то лишнее. А что она у них может увидеть?
– И никакие они не экологи, я тебе говорю! Они ж ровным счетом ничего не смыслят в этой, как ее... биологии. И вообще, зачем экологам с собой сумки такие здоровенные таскать? Я однажды спросила этого, который здоровый, зачем сумки-то, а он посмотрел на меня так сверху вниз и говорит: «А в сумке, мать, образцы». Вот ты мне скажи, какие такие образцы? – Марья Карповна осуждающе посмотрела на Алю, точно это была ее сумка.
Образцы?.. Насчет образцов Аля ничего сказать не могла, но вот аквалангистское снаряжение в большую сумку спрятать можно запросто. И Николай роста подходящего, и в биологии они с Толиком ничего не смыслят, и по ночам из дому уходят. Всем говорят, что в деревню, к барышням, а кто проверял, куда на самом деле? И комнату ее они могли запросто обыскать. Даже при закрытой входной двери, потому что балконная-то дверь почти всегда открыта, значит, можно, как Гришаев, выйти на балкон из пустующей комнаты, а уже с балкона – к ней...
– И эта... Елена Александровна вчера точно с цепи сорвалась. Чаю ей захотелось непременно с рутой. Представляешь?
– Так пусть бы выпила, – пустые разговоры о какой-то там травке отвлекали от куда более серьезных мыслей о Толике и Николае.
– Ну ты, Алевтина, даешь! – Марья Карповна уперла кулаки в крутые бока, сказала с нескрываемым превосходством: – Сразу видать, что девка городская. Кто ж чай с рутой пьет?! Рута – это ж пряность, она горькая! Я ее, конечно, на огороде у себя выращиваю, но не для чаю, а для супчиков там разных, для соусов. Вот я так прямо ей и сказала, а она знаешь что? А она говорит: «Все равно давайте!» А Егор Ильич вообще к ужину не спустился, – продолжала жаловаться домработница. – Ведь знал же, что я специально для него отбивнушечек нажарила, очень он мои отбивнушечки уважает, а вот не спустился! Я даже сама к нему на второй этаж поднималась, чтобы к ужину позвать, а он дверь не открыл. Хотя точно знаю, что на месте был, слышала, как возится, – Марья Карповна горестно вздохнула, сказала: – Вот готовишь им готовишь, а они нос воротят и даже двери не открывают...
– Марья Карповна, а что с электричеством вчера было, вы не знаете? – спросила Аля.
– С электричеством? – домработница нахмурилась. – Так электричества не только в поместье не было, в деревне тоже. Это ж Митька Комарин, идиотина такая, напился и на комбайне прямо в электрический столб врезался. Это еще слава богу, – она размашисто перекрестилась, – что не убился, окаянный. Или нехай бы убился, – сказала, подумав, – я из-за этого гада последнюю серию «Роковой любви» посмотреть не смогла. Думала, приду сегодня на работу, буду завтрак готовить и повторение посмотрю, – она кивнула на стоящий на холодильнике телевизор, – так и тут же не дали! Приперлись эти... Ивановы и давай ныть. Краля эта крашеная все решала, что ей скушать, чтобы не поправиться. Она ж мое не кушает, она ж у нас на диетах сидит, кикимора сушеная! А муженек ее – Эллочка, скушай то, скушай это. Так всю серию из-за них и пропустила. И ведь что обидно-то, она ж так ничего есть и не стала, задрала кофтенку, посмотрела на свой живот уродский и ушла не жрамши.
– Почему уродский? – спросила Аля рассеянно.
– Да потому, что через весь живот у нее шрамище огромный, да еще такой некрасивый, развороченный. Вроде бы дамочка не из бедных, могла бы себе какую операцию косметическую сделать, чтобы это безобразие убрать, да, наверное, денег пожалела, лахудра!
Вообще-то Эллочка не походила на женщину, привыкшую на себе экономить, и представить ее с уродливым шрамом никак не получалось, но мало ли? Всякие чудеса случаются.
– Ой, да что ж я тебе рассказываю?! – Марья Карповна суетливо поправила черный платок, запричитала: – У тебя горе-то такое, а я с глупостями своими. Ты ж, Алевтина, сущей сиротинушкой осталась: без матери, без деда, а теперь вот еще и без мужа. – Она покачала головой и тут же добавила с легким укором: – А что ж ты не в трауре? Ладно, деда плохо знала, полюбить не успела, а тут же не чужой человек, муж родной! Алевтина, некрасиво это. Что люди подумают?
Аля сцепила пальцы в замок, выпрямила спину. Все равно ей, что люди подумают. Не станет она носить траур по Тимуру. Ни за что!
– Марья Карповна, мы с ним очень плохо жили, разводиться собирались, – сказала она, не глядя на домработницу.
– Ох ты, боже ж мой! – всплеснула та руками. – Разводиться! А с виду такой мужчина интересный, я его в окошко видела. Солидный такой, представительный. Ну да что уж теперь, когда все равно уже ничего не переделаешь. А траур ты, Алевтина, все равно надень, потому как положено. Хочешь, я тебе из дому черную косынку принесу? Она красивая, газовая. Нельзя же совсем без косынки-то. Или, если косынку не хочешь, городская все же, так давай я тебе в магазине ленту черную куплю. В косу вплетешь – вроде как не сильно заметно, а приличия соблюдены.
Спорить с Марьей Карповной не хотелось, и Аля молча кивнула. К счастью, домработница больше ни о чем не спрашивала, занялась готовкой, давая Але возможность подумать об услышанном. Наверное, Гришаеву будет интересно узнать про Николая с Толиком. То, что у Эллочки шрам на животе, – информация не особо важная, скорее уж из разряда сплетен. И то, что Елена Александровна вчера чудила, тоже не имеет большого значения. Чудила из-за вредности характера. Егор заперся у себя и не хотел никого видеть... Может, обиделся? Конечно, она не думает о себе как о центре вселенной, но ведь Егор оказывал ей знаки внимания, может быть, рассчитывал на взаимность, а тут сначала Эллочка со своей обличительной речью, потом Тимур... Вот он и обиделся, или, правильнее сказать, оскорбился. Скорее бы уже Гришаев вернулся, муторно без него, неуютно.
День клонился к закату, но солнце еще светило ярко и уверенно, когда в Алину дверь деликатно постучались.
– Кто там? – она на цыпочках подошла к двери, прислушалась.
– Хозяйка! Хозяйка, это я. Можно я войду?
Товарищ Федор! Значит, сбежал-таки от бабы Агафьи, пришел в поместье. Может, даже затем, чтобы ее, Алю, защитить. Ну, защитник из товарища Федора не особо хороший, так с ним хоть поговорить можно, а то извелась уже за день, честное слово.
– Привет, заходи! – Аля настежь распахнула дверь.
Выглядел товарищ Федор не очень хорошо, мял в руках фуражку, переминался с ноги на ногу, смотрел в пол. Но синяк, кажется, уже начал проходить.
– Ты как? – она хотела дотронуться до Федоровой щеки, но тот дернулся, уклоняясь от нечаянной ласки, и глаз так и не поднял.
– Мне бы это... мне бы поговорить... – и голос у него сдавленный, словно виноватый.
– Ну так давай поговорим, – Аля сделала приглашающий жест.
– Не здесь, – он отступил на шаг, точно испугался приглашения. – Давайте в зимний сад спустимся. Мне там думается лучше и вообще... не подслушает никто.