Печать василиска
Шрифт:
Она долго не решалась позвонить – весь день. Выучила номер телефона наизусть, извелась, издергалась, а найти в себе сил никак не могла. Решимость окрепла ближе к ночи. Некуда больше тянуть, нужно раз и навсегда разрубить этот гордиев узел. Хуже уже все равно не станет... И, кажется, где-то должен был остаться коньяк. Ей много не нужно, совсем капельку – для смелости.
Коньяк
На том конце провода очень долго молчали, и пока длилось это тягостное молчание, Аля до крови искусала губы.
– ...Девочка моя, это ты... – в голосе ее мамы слышался едва уловимый акцент, а еще слезы. – Алечка моя...
Они разговаривали: тщательно подбирая каждое слово, опасаясь сказать что-то неправильное, способное разрушить зарождающееся хрупкое чувство. Уже не совсем чужие, но еще не родные. Может быть, со временем у них получится. Але хотелось верить...
Уезжала она тем же рейсовым автобусом, которым приехала неделю назад. Стояла на остановке, глядя себе под ноги, ни о чем не думала, когда услышала знакомый голос:
– Хозяйка, – товарищ Федор улыбался грустно и застенчиво. – Уезжаете?
– Уезжаю, – Аля привычным уже жестом поправила сбившуюся набок фуражку.
– А я тут это... вернуть хотел. На берегу нашел, ну, в тот день... Это ж ваше, правда?
На мозолистой ладони лежал перстень: кровавый камень, бриллиантовая змейка. В глазах потемнело, а во рту снова появился металлический привкус... Она-то думала, что уже конец, раз нет на пальце перстня, значит, Василиск отказался от договора...
– Это не мое...
– Красивое колечко, – Товарищ Федор вздохнул. – Я когда его на палец надел, змейка со мной разговаривала. Только я не понял, что она мне говорила, я по-змеиному плохо понимаю. А баба Агафья сказала, что если вы от него откажетесь, то я могу его себе забрать, потому что оно теперь безвредное, – в васильковых глазах зажегся невысказанный вопрос.
– Раз безвредное, то забирай. – От сердца отлегло. – Только на улицу не надевай.
– Не, я не буду на улицу! – Товарищ Федор сжал перстень в кулаке, а кулак для надежности сунул в карман. – Я его в коробочку положу и буду слушать, что мне змейка станет рассказывать...
В автобусе Аля разревелась, а водитель, тот самый вертлявый мужичок в тельняшке, принялся ее успокаивать, и реветь сразу стало как-то стыдно. У нее теперь начинается новая жизнь, свободная, другая. Нельзя плакать.
...Новая жизнь шла своим чередом, вот уже второй месяц. А плакать хотелось так же, как тогда, в старом рейсовом автобусе.
Черная громадина джипа затормозила в нескольких сантиметрах от нее. Аля не испугалась, она больше ничего не боялась. Она даже головы не подняла, обходя джип.
– Алевтина, – голос был знакомый, от голоса этого сердце перестало биться, а горло прихватила судорога. – Что ж ты на дорогу совсем не смотришь, наказание ты мое?
Гришаев спрыгнул прямо в лужу, намочил брюки и до блеска начищенные туфли. Гришаев смотрел внимательно, точно уже забыл, как она выглядит, улыбался одновременно нагло и виновато.
– Я смотрю на дорогу... – Кажется, она тоже улыбнулась. Может, даже впервые за два месяца своей новой жизни.
– А я тут подумал – как же ты без телохранителя? – Он по-прежнему улыбался, но взгляд сделался напряженным.
– Плохо я без телохранителя. – А костюм ему идет даже больше, чем водолазка. И короткие волосы, и строгий полосатый галстук.
– Тогда, может, обсудим условия нашей сделки? – он осторожно обнял ее за талию, притянул к себе. – Я тебя готов охранять днем и ночью. Можно сказать, только об этом и мечтаю каждый божий день. – И глаза красивые, а ямочка на подбородке несолидная, мальчишеская. – Только ты, знаешь что, ты ко мне переезжай насовсем, чтобы охранять было сподручнее...