Педагогическая публицистика

Корчак Януш

На смену безропотной покорности плохих давних лет пришло сознание права и справедливости, тоска по лучшему завтра — и добрая надежда.

2. «Дери башмаки, дери!» Одежда как статья в бюджете бедной семьи весьма ощутимый предмет заботы родителей. Школа требует, чтобы дети были не только чисто, но и красиво одеты.

— Учительницы хотят из ребят барчуков сделать — фартучки, воротнички, трико для гимнастики и тапочки. Им кажется, да и ребятам, что деньги на улице валяются. А мальчишка хоть бы берег.

На уроках физкультуры учат детей ложиться на пол. Как потом сказать, чтобы не пачкал одежду? Раньше негодник за драные башмаки получал взбучку, а ведь теперь смотреть приходят и деньги за смотрение платят, как здоровые

мужики, вместо того чтобы работать, мяч пинают и башмаки дерут.

Отец чувствует, что подвижный ребенок имеет право бегать и играть. И неудивительно, что он должен чаще и больше рвать одежду и обувь. Где установить границу между правом ребенка и кошельком отца? Ведь только и радости в жизни, что это беганье, и приходит отцу на память радостный риск былых лет — карабканье на забор или дерево, лазанье по закуткам, где можно увидеть что-нибудь любопытное — и много пыли и коварных гвоздей.

Ребенок дерет не только кожу на башмаках, но и свою. Сколько шишек, синяков, царапин, порезов! Ничего, заживет — будет осторожнее. Не правильнее ли поставить заплату на покалеченные штаны или заштопать растерзанные чулки, чем брюзгливо и безнадежно бороться с природой ребенка?

Подвижный ребенок — в будущем энергичный человек. Порезал палец — мастерил что-то из жести; коленку расшиб — на бегу не всегда удается сманеврировать. А мир жесток и коварен. Возникнет препятствие, где его не ждешь. Упал, ушибся не потому, что хотел, падение — неприятная неожиданность.

Неудивительно, что одежда и обувь, как говорят, на мальчишке горит.

3. «Дай ему ремнем, не жалей рук». Любопытно было бы подсчитать, за что чаще всего бьют ребенка. За поступки, которые могут грозно сказаться в будущем, запятнают, исковеркают его душу? Нет — дают тычки, бьют и порют чаще всего в плохом настроении или когда ребенок нанес материальный ущерб.

Сравни свою большую твердую руку с маленькой ручонкой ребенка, свою огрубевшую кожу с его гладкой и тонкой. Присмотрись к нему, маленькому и безнадежно от тебя зависимому. Ни сил нет защитить себя, ни права. Я не могу найти ничего, с чем можно было бы это сравнить в жизни взрослого человека. Уже не самый сильный, а любой удар напоминает избиение в тюрьме осужденного. Правда, мы уже не выбиваем зубы и не ломаем кости, хотя угроза «пересчитаю тебе кости» напоминает не слишком отдаленные старые добрые времена.

Следует помнить, что этот несильный удар тоже жестокое наказание: мы бьем беззащитного.

Бьем, чтобы ребенок боялся. Ребенок всегда боится — во-первых, что отец снимет ремень, во-вторых, что на него накричит, в-третьих, чтобы не огорчить. Никогда не будет послушным ребенок, от которого мы требуем слишком многого и который, уязвленный, в отчаянии или бунтуясь, безнадежно признает, что не может исправиться.

У человека зрелого есть опыт неудачных попыток, и он смирился с судьбой. Ребенок хочет быть хорошим. Если он не умеет — научи, если не знает — объясни, если не может — помоги! Если он, стараясь изо всех сил, терпит поражение — следует снисходить к нему, так, как мы снисходим к себе, мирясь с нашими пороками и недостатками. Если я не сумею воспитать ребенка ласковым словом, взглядом, улыбкой, подведет и твердая рука, и ремень, хотя бы я и не «жалел».

4. «Погоди, вот я скажу отцу». В общем, мать мягче отца, редко сильно ударит, зато часто прибегает к угрозе. Угроза — наказание, а иной раз обещание наказания даже чувствительнее. Согрешил, искупил вину — можно дальше проказничать. Когда мать пригрозит, испорчен весь день. Что-то будет? Сдержит ли мать слово и скажет отцу; в каком будет отец настроении, простит ли, накричит ли, пообещает ли «кости пересчитать» или в самом деле возьмется за ремень. Обдумывание спасения иногда не что иное, как сложный план обороны от врага. Ребенок должен тщательно продумать, как и когда войти в квартиру, какой принять вид, какое сделать лицо, как себя вести, что сказать. Родной дом — как лагерь врага, в который он должен осторожно и незаметно проскользнуть, чтобы усыпить бдительность, добиться хитростью того, чего нельзя достичь силой. Если мы так воспитываем ребенка в течение многих лет, неудивительно, что, почуяв наконец желанную независимость, он сразу меняет и тон, и отношение. Наступит день, когда ребенок почувствует себя достаточно сильным, чтобы подчеркнуть, что, мол, конец. Хватит, пока был маленьким, он должен был все сносить и терпеть, а теперь он уже не боится.

Ребенок не захочет огорчить родителей, с возрастом он лучше поймет, почему бывало так, а не иначе. Родители старые, устали — тем большую они будут вызывать нежность, сочувствие. Мать, неискренне-мягкая, которая угрожала и карала сильной рукой отца, будет для подростка только более слабой — а не лучше.

Много говорят об уважении к старшим. Один только возраст не дает прав, уважение надо заработать, добиться, приложить усилия. Наказание-угроза эффективно, когда его применяют в исключительных случаях с тем, чтобы потом простить.

Мать, которая знает больше, потому что она постоянно находится с ребенком, не желая доставлять отцу огорчений, вправе не все ему говорить. Отец после работы должен отдохнуть, весело поболтать и единственное — часто единственное — тепло своей жизни — ребенка — к сердцу прижать. Мать не скажет: ей неловко, если она вынуждена будет обратиться к отцу, чтобы он даже не палкой, а мужским умом помог — присоветовал. Мать чувствует, что ребенку грозит опасность, что он поступает плохо и не хочет исправиться; мать боится брать на себя ответственность за его действия, а то отец, когда уже будет поздно, попрекнет: «Почему ты меня не предупредила? Я бы не допустил». И мать имеет право только так грозить, так прощать и признаваться в детских провинностях, и только такой смысл имеет фраза-угроза: «Я пожалуюсь отцу».

5. «Отдам тебя нищему». Это тоже наказание-угроза. Ребенок верит, что мать его прогонит на все четыре стороны и его кто-то заберет, необязательно нищий, а злая и грозная враждебная сила. Следует помнить, что дом для ребенка — это спасительный островок среди моря неведомых загадок и опасностей, сил и тайн. Ребенок рождается в ужасающе мучительный момент — новорожденного вдруг окружает холод воздуха, хлещет по коже, проникает в рот, легкие, ранит при первом вздохе, боль раздирает череп, а твердые руки завертывают в холодное жесткое полотно. Страх у ребенка растет с тысячами болей неопытного пищеварения, неожиданностями внезапных ударов и со всем тем, что возникает перед ним, твердо, равнодушно и неожиданно. Перед его глазами проходит ряд картин, и каждая вызывает сильнейшее волнение. Ребенок показывает пальчиком собаку, тянет мать за руку. «О, собачка» — весь дрожит, трепещет — сердце колотится в груди — радость — желание погладить — детское счастье. Собака заворчала. Ребенок испуган. Тот, кто казался другом, оказывается, опасный. «Отдам тебя нищему». Это значит: откажусь от тебя, не буду тебя защищать, пойдешь к тем, кого ты боишься, потому что они тебя обижают.

Добро и зло для ребенка — это то, чем была молния или улыбка солнца для первобытного человека — таинственной карающей десницей или благословением. Ребенок боится, потому что видит вокруг непонятные вещи, а во сне мрачные деформированные предметы — сон и явь еще не обособились. «Отдам тебя нищему, еврею; волк тебя съест» — эти угрозы вредны и легкомысленны, поскольку, действуя безотлагательно и временно, причиняют вред и потом. Ребенок перестанет бояться, но сохранит обиду за пережитые тяжелые минуты, полон неверия к словам родителей, которые лгали, злоупотребляя его доверием и неведением. Не грози, грозилка, меня аистом не обманешь — малышам глупости рассказывайте! Я уже нищего и волка не боюсь.