Педагогическое наследие
Шрифт:
И второе правило:
«Меня не касается, маленький кто — либо или большой и что говорят про него другие: красив, некрасив, умен, глуп; меня не касается даже, хорошо ли учится, хуже меня или лучше; девочка это или мальчик. Для меня человек хорош, если хорошо относится к людям, если не желает и не делает зла, если он добрый».
Иногда учителя говорят:
— Он хорошо учится, много читает, развитый.
А кому от этого польза? Если он эгоист, сухарь и вдобавок задавала? Совсем как богатый скряга — вызывает только злость и зависть.
Не знаю, что больше объединяет
Я заметил, что только глупые люди хотят, чтобы все были одинаковые. Кто умен, тот рад, что на свете есть день и ночь, лето и зима, молодые и старые, что есть и бабочки и птицы, и разного цвета цветы и глаза и что есть и девочки и мальчики. А кто не любит думать, того разнообразие, которое заставляет работать мысль, раздражает.
С грустью я заканчиваю эту небольшую книжку. С неспокойной душой кончаю этот свой опыт.
Я писал эту книжку очень быстро, боялся, что если хотя бы на один день прервусь, то остыну и не закончу, а начало порву и выброшу.
А мне кажется, что эта книжка очень нужная. Может быть, не всем, а тем, кто любит вдумываться.
Когда собираешься писать книгу, всегда кажется, что она нужная и будет легко писаться и читаться.
Нужно ведь, чтобы старший рассказал о том, что он знает, и облегчил младшему понимание жизни и ее правил.
А мне это легко сделать, я уже много лет работаю с ребятами — вижу, что они делают, беседую с ними, выслушиваю их вопросы, жалобы, знаю, что им мешает, докучает, понимаю их трудности.
И такую книгу будет приятно читать, потому что наряду с ошибками и проступками, ссорами и обидами я вижу столько прекрасных дел и добрых намерений, столько взаимных услуг, уступок, помощи, заботы и доброжелательности.
Я с радостью сажусь писать. Но стоит взять в руки перо, как сразу все выходит не так, как хочется. Тяжело, трудно. И только когда глава окончена, вспоминаешь, что то — то и то — то упущено, что об одном написано слишком кратко и непонятно, а о другом, менее важном, слишком много и растянуто.
Начинаешь исправлять и переписывать, но это не помогает. Совсем так, словно задумывал один, а писал другой.
Одно в мыслях и в мечтах, другое на бумаге, буквами и словами.
И уже даже не хочется писать.
К чему? Мало ли и без того интересных, хороших, нужных книг?
Да и так ли это, как я думаю? Быть может, желая облегчить понимание, я затрудняю и путаю?
Легко ошибиться старому человеку, когда он пишет детям о детях! А ошибешься, вместо того чтобы завоевать доверие, можно вконец его потерять.
А чем сидеть и писать, приятнее взять книжку и сесть под дерево почитать или пойти прогуляться.
К чему писать: быть может, так и должно быть, что ребята — отдельно и взрослые — отдельно? Каждый сам по себе. Те свое, эти свое.
Надо
Один не хочет говорить, потому что не знает наверняка: то ему кажется так, то эдак. И ему стыдно. Он не знает, что и взрослые немногое знают наверняка, и у них мысли разные, и они колеблются и заблуждаются.
Другой не хочет говорить, боится, что его высмеют, станут шутить над тем, что для него всерьез.
А третий и хотел бы сказать, да не знает, как начать.
Это — то и трудно, говорить о том, что больше всего занимает.
— Как удивительно!
— Что удивительно?
Все. Все, что ты помнишь и о чем забываешь. И как человек засыпает, и что ему снится, и как просыпается, и что было и не вернется, и что будет. И воспоминания, и память, и мечты, и намерения, и решения.
Ошибаются взрослые.
Им кажется, что у детей только будущее, а прошлого нет.
Им кажется, что дети не хотят думать о будущем и об этом будущем с ними надо часто говорить.
— Когда я был маленький, — говорит ребенок.
— А теперь ты большой? — и взрослые смеются.
Это же неприятно!
Мне кажется, старик охотнее рассказывает о своем детстве, чем самолюбивый ребенок. Словно это что — то постыдное.
Быть может, это потому так, что взрослые чаше напоминают ребенку о том, что у него в прошлом было неудачей, ошибкой, заблуждением. И с гордостью говорят:
— Теперь ты уже старше.
Часто взрослые удивляются:
— Как он помнит! И откуда он это помнит?
Удивляются, что помнит людей, события и разговоры, о которых сами они, взрослые, забыли.
А меня это совсем не удивляет.
Лучше всего помнишь то, что видишь, слышишь или делаешь в первый раз. В первый раз живешь в городе или в деревне — едешь по железной дороге — плывешь на лодке — твоя первая фотография — впервые в горах или на море — в цирке, в театре — первый день в школе — первый твой товарищ.
Но если в первый раз ты что-нибудь делал давно, а потом делал это еще много раз, все смешается, перепутается, но кое — что от каждого раза останется — и вот воспоминание готово.
Что значит: помнить и забывать? Почему иногда важное забываешь, а какую-нибудь мелочь помнишь, часто забываешь, что было недавно, а помнишь, что было давно? Одно воспоминание ясное, а другое смазанное, как бы в тумане. Почему что-нибудь вспомнилось именно сейчас?
Никто не помнит, когда он впервые увидел собаку. Да, но он ее уже знает. Он видел больших собак, маленьких собак, белых и черных, легавых и борзых, пуделей и мопсов, старых собак и слепых щенят, собак, которые стояли или гонялись друг за дружкой, и тех, с которыми он играл. Поймавшая муху собака — веселая и злая — собака, которая полизала, залаяла, хотела укусить, укусила. Голодная собака — больная — озябшая — с перебитой лапой. Встреча собаки с кошкой — собака на цепи — собака, попавшая под машину.