Пехотинцы. Новые интервью
Шрифт:
Сколько к этому времени оставалось людей в полку?
Отходя на очередные позиции, если это был только планомерный отход, там после отражения атаки мы иногда успевали похоронить своих погибших товарищей, в основном используя для этого воронки от бомб и снарядов. И единственным памятником, который мы могли поставить на могиле курсанта, это была каска. Голая выжженная степь, не найдешь даже кола для того, чтоб поставить на могиле, обозначить. Просто каска и жидкий залп огня, потому что очень экономили патроны. А часто отходили и оставляли своих убитых непохороненными на земле, захваченной немцами. В Карповку из 120 человек пришло примерно 90.
В 20-х числах августа нас отвели на средний обвод обороны. 22-го немцы в районе Песковатки форсировали Дон. 23 августа был самый страшный день не только для Сталинграда. На рассвете, часа в четыре, видим, возвращаются с задания четыре наших ТБ-3. Видимо, бомбили, может быть, аэродромы в районе Миллерово или Тацинской, может, еще что-то, я не знаю. Появляются два мессершмитта. Один бьет головной ТБ-3, второй бьет хвостовой, делают разворот, круг, опять пикируют, бьют средних два. И на протяжении десяти километров где-то в степи мы видим четыре
А чуть позже раздался гул в степи и ринулась масса танков противника. Это 14-й танковый корпус противника с плацдарма, который они захватили накануне, прорвал оборону двух наших малочисленных дивизий. Не встречая никакого сопротивления, буквально парадным маршем двинулся на Сталинград. На острие удара этого корпуса оказался наш правофланговый курсантский батальон. Небольшое количество танков отсоединилось от этой парадной колонны и буквально раздавило всех, кто там был. У нас не было средств настоящей борьбы с танками, только два-три ружья противотанковых в роте, а основное оружие – противотанковая граната и бутылка с зажигательной смесью. И вот танки приходили на окоп или на траншею, разворачивались на одной гусенице и хоронили живьем курсантов в этих траншеях. Мы смотрели на этот бой примерно с километра-полутора и ничем не могли помочь, сжимали в руках эту бутылку, эту гранату, но на полтора километра её не бросишь. Буквально все курсанты высыпали наверх, и все рыдали. Не плакали, а рыдали от бессилия, видя, как гибнут товарищи и мы ничем не можем помочь. И видели этот парадный строй танков, двигавшихся в направлении Сталинграда.
Где-то часов в 16 появилась армада самолетов, причем шли в несколько ярусов в направлении Сталинграда. Началась бомбежка города. Мы прекрасно знали, что в Сталинграде находится, помимо самого местного населения, большое количество эвакуированных с Украины и даже из Ленинграда. И мы, находясь в районе Большой Россошки, это примерно в 45 километрах восточнее Сталинграда, наблюдали эту бомбежку и клубы горящей нефти, черного дыма, поднимавшиеся на несколько километров в небо. Стояла чудесная светлая погода, жаркий день, август, ночью – сплошное зарево над Сталинградом.
Вот много говорят о приказе 227. Я немножко возвращусь назад и скажу о заградотрядах. Мы их не видели. Для нас заградотрядом был горящий Сталинград или те деревни, те станицы, которые мы оставляли. И плачущие люди – вот для нас что было заградотрядом.
Приказ вышел 27–28 июля и где-то в эти же дни был зачитан нам. Мы, курсанты, его восприняли как лекарство от постоянных отступлений. Нам надоело отходить, мы бьем немцев и вдруг отходим. Как же так? Ну приказ, в конце концов, ставит преграду этому, значит, наш отход прекратится. И тем не менее отходы продолжались, были разговоры о том, что приказ очень строгий, было создано большое количество заградотрядов, всё это так. Но дело в том, что нужно было прекратить ту панику, которой были охвачены практически все части. Тем более, не дай бог, если они поучаствовали в Харьковской операции. Они настолько были напуганы не только пехотой, танками, авиацией, просто при одном слове «немец»… Не только танки, не только обход, окружение, а просто «немец» – уже готовы были бежать. И приказ этот ставил всё на свое место. Кстати говоря, на Сталинградском, Донском, Юго-Западном фронтах было организовано несколько десятков заградотрядов. Их действия я ни разу не видел. Задержали они, эти отряды, более 130 000 бежавших из своих частей солдат, красноармейцев и командиров. Причем всего было расстреляно, по данным НКВД, которые были опубликованы, 1200 человек. По приговору трибунала или паникеров на поле боя – 1200 человек. Более 130 000 были направлены вновь в войска. Целая армия бежала, а они были вновь возвращены.
У вас в полку перебежчиков не было?
Вот вспомнил один случай. Немцы над нашими позициями бросали листовки с пропуском – нарисовано окружение, выход и написано: «Сталинские дьяволята, бейте своих командиров, сдавайтесь, не то вы будете все уничтожены». И в один из дней находились наши позиции друг от друга в метрах трехстах. Вдруг немцы объявляют в громкоговоритель: «Смотрите, что с вами будет, если вы не сдадитесь». Смотрим, выводят на бруствер полураздетых пять человек и расстреливают на наших глазах. Ну здесь без команды мы открыли из винтовок и ПТР огонь… Я, во всяком случае на своей родине, не знаю, чтобы кто-то перешел к немцам. Дело другое, что при отходе многие приставали к другим частям, потому что настолько плохое было управление войсками, настолько плохо был организован отход на очередные рубежи, что перемешивание частей было страшнейшее. Больше того, скажу, что вот я, как командир роты, не имел топографической карты. Представьте себе, вести бой, не имея топографической карты, не зная, куда ты… Говорят: «Будешь отходить на восток», – и дают ориентиры. Иногда командир батальона на листике рисовал схему.
23-е число, в конце концов, кончилось. 24-го нас ориентируют, что вместе с 35-й гвардейской дивизией, вновь подошедшей на это направление, мы будем контратаковать немцев с целью перерезать этот восьмикилометровый коридор, который образовал 14-й танковый корпус, прорвавшийся на северной окраине Сталинграда к Сталинградскому тракторному заводу. С юга будет атаковать одна группа, с севера другая группа, и мы соединимся и перережем. Но, вы знаете, ни артиллерийской подготовки, ни авиационной подготовки для обеспечения вот этой атаки 35-й дивизии и нашего курсантского полка проведено не было. Практически даже разведка как следует не была проведена. Мы атаковали практически вслепую, перерезали коридор, понесли колоссальные потери. Но через два дня немцы подтянули дополнительные силы, отбросили нас, и это был последний, пожалуй, бой курсантского полка Орджоникидзевского военно-пехотного училища. Потом Лопатин говорит: «Довольно им воевать рядовыми, у нас не хватает командиров взводов, нужно их выводить за Волгу, выпускать и присваивать звания лейтенантов, давать им командовать взводами». Действительно за Волгу вышли из более полутора тысяч человек всего-навсего 250, курсантов из них – 120 человек, среди них Пётр Болото, который стал Героем Советского Союза. Ему присвоили звание младшего лейтенанта, а 120 курсантам – звание лейтенанта. И все они были назначены командирами взводов, командирами рот в войска 62-й армии. На этом боевые действия курсантского полка закончились. А с Петром Болото было так. После боя мы занимали оборону в степи. И вдруг видим, движется группа из четырех человек. Рассмотрели – свои, идут с противотанковым ружьем. По нему и определили, что это свои. Выходят к нам, Пётр рассказывает: «Вот мы, четыре человека с двумя противотанковыми ружьями, практически целый день оборонялись, отразили несколько атак танков противника, до 30 танков нас атаковало, из них мы уничтожили 15 танков двумя противотанковыми оружиями». Мы отнеслись с полным недоверием к этому рассказу. И я не знаю, чем-то я ему приглянулся, чем-то он мне приглянулся, я ему говорю: «Знаешь что, друг, оставайся-ка здесь». А три других его друга-товарища говорят: «А мы пойдем искать части своей дивизии». Я ему говорю, что их 33-я гвардейская дивизия практически вся погибла на восточном берегу. Три человека ушли, а он у нас остался старшиной. Подтверждением этого боя стал указ о присвоении Петру Болото, как командиру этой группы, Героя Советского Союза, а трех его товарищей наградили орденами…
После выпуска училища нас вначале зачислили в резерв армии, а затем распределили группами по отделам штаба. И я попал офицером связи в оперативный отдел. Вот Крылов так пишет об этом: «Передо мной в один из трудных октябрьских дней – старший лейтенант Анатолий Мережко. Небольшого роста, худенький, так предстал передо мной. Худенький, с медалью «За отвагу» на пропотевшей, пропыленной гимнастерке. Медаль он заслужил в боях у Дона, командуя пулеметной ротой курсантского полка. А в штаб армии был взят совсем недавно и мне докладывал, впервые, не помню, на какой участок обороны, в какую дивизию он посылался. Запомнилось, однако, с какой уверенностью излагал он установленные им факты, детали обстановки, чувствовалось, что за точность своего доклада 20-летний лейтенант готов отвечать головой. А чего стоило в тот день подробно выяснить положение дел на многих участках фронта, да и донести добытые сведения до КП армии, – я знал. И как-то сразу поверилось в нового, самого молодого работника оперативного отдела. И он стал под стать другим, уже испытанным офицерам. Не время было давать волю чувствам. Я не обнял и не расцеловал этого отважного парня, просто пожал ему руку, налил немного водки с припрятанной для особых случаев бутылки, дал бутерброд из своего завтрака и сказал: «Подкрепись вот, разрешаю два часа поспать, скоро потребуешься опять». Вот так знакомство у меня произошло с Крыловым. Уже за Доном я заслужил медаль «За отвагу». А позже получил за Сталинград и орден Красной Звезды.
Когда вы переправились на правый берег?
25 августа мы были в последнем этом бою, постепенно отходили еще к городу. На левый берег Волги где-то мы переправились 8–10 сентября. А вернулись обратно в октябре, в начале месяца, когда немцы перенесли главный удар с центральной части города, где положение спасла 13-я гвардейская дивизия. Получив хороший отпор, немцы перенесли свой главный удар на северные скаты Мамаева кургана и на заводскую часть города. Прежде всего это «Красный Октябрь», «Баррикады» и СТЗ. Но с севера СТЗ был блокирован 14-м танковым корпусом, и он отрезал от армии группу Горохова у Спартановки. И он пытался взять тракторный завод ударом с севера. На южных берегах реки Мечётки стояла наша оборона: учебный танковый батальон, который на тракторном заводе формировался, рабочие истребительные батальоны, полк десятой дивизии НКВД – они обороняли северную часть тракторного завода. Мне досталось направление в основном на тракторный завод. Много раз довелось встречаться с такими прославленными командирами – Жолудевым, Гурьевым, Гуртьевым. Особенно мне запомнился очень смелый и скромный человек Смехотворов, командир 193-й дивизии, которая состояла из моряков-североморцев и какого-то курсантского училища. Эта дивизия очень стойко дралась на заводах, отстаивала заводы, и она практически была отрезанным соседом от острова Людникова. 138-я дивизия переправилась вначале одним полком, оттеснила противника между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады», и затем противник 14 ноября отрезал дивизию с трех сторон. Окружил слева, справа и с фронта, а сзади была Волга. И вот дивизия после бомбежек, после боев, всего было 500 человек, занимала по фронту 500 метров и в глубину 700 метров. Были случаи, когда отдельные автоматчики прорывались в центр обороны этой дивизии, этого плацдарма, выходили к дому, где находился командный пункт Людникова. Людников пробыл в обороне 100 суток, и так немцы и не смогли до конца капитуляции плацдарм этот ликвидировать.
Вы знаете, я должен сказать о сталинградском духе. Это особая аура. Во-первых, сам командующий Чуйков – смелый человек, грамотный человек. Человек, не придерживающийся буквы устава, а всё время мыслящий и ищущий новых форм ведения боевых действий. Под стать ему был член Военного совета Гуров. Спокойный, выдержанный, кстати говоря, после окружения под Харьковом он был понижен в должности. Там был членом Военного совета фронта, а здесь стал членом Военного совета армии. И еще более спокойный был Крылов, начальник штаба. Это герой Одессы, герой Севастополя и герой Сталинграда. Вот эта троица воодушевляла, то есть обозначала собой такую монолитную уверенность в победе, их уверенность передавалась командирам дивизии, и все видели, что буквально в боевых порядках находится Военный совет. Чуйков не уходит на левый берег Волги – не уходили и командиры дивизий. Командный пункт Чуйкова в 1200, иногда 800 метрах от переднего края. В то время, когда Паулюс (его командующим армией называли, но у него практически фронт под командованием находился) сидел в станице Голубинской, в 120 километрах от Сталинграда. Все командиры дивизий немецких находились в 20–25 километрах от Сталинграда. А Чуйков – в самой гуще этого боя. Это во-первых. Во-вторых, у всех накопилась не только ненависть, а такая злость. Начиная от рядового и кончая командиром любого ранга, такая злость: «До каких же пор нас будут бить? Почему мы не можем дать сдачи?» Люди шли на самопожертвование, чтобы только остановить немцев. Самопожертвование, может быть, не совсем правильно. Но дело в том, что шли на любой риск, но только любыми силами и средствами остановить немцев.