Пеле, Гарринча, футбол-2
Шрифт:
— Сеу Жоакин, будь добр, дай мне список всех твоих должников!
Хозяин ботекина ничего не понимает. А Манэ настаивает. Он вытаскивает из кармана пачку долларов и платит за всех…
В те дни Гарринча неплохо зарабатывал, только он не знал, что делать с деньгами. Раскидывал их направо и налево. И никто не знает, сколько судеб было устроено, сколько бараков в Пау-Гранде отстроено на деньги этого рубахи-парня. О, это было сумасшедшее время! Банкеты и чествования чуть ли не каждый день. В крошечную хибару Гарринчи (купить себе дом получше все время руки не доходили и времени не хватало!) заявлялись важные сеньоры в пиджаках. Они обнимали «би-кампеона», трясли ему руки, кося холодным
Время от времени в Пау-Гранде показывались картолы — чиновники из «Ботафого». Они всегда прибывали накануне того срока, когда требовалось продлить контракт. Они шумно обнимали Маноэла, почтительно целовали руку Наир — его жене-мулатке, дарили его дочкам конфеты. Сеньоры из высшего света садились за стол и пили «кафезиньо», приготовленное смущающейся при виде сиятельных господ Наир, пили кашасу, произносили тосты, кричали о великом будущем самого гениального игрока Бразилии, хлопали Манэ по плечу, и все это кончалось тем, что он подписывал то, что ему подсовывали. И зарабатывал меньше, чем многие, кто играл в десять раз хуже него, но был хотя бы чуть-чуть хитрее…
Первое разочарование пришло со смертью отца. Манэ пригласил всех из «Ботафого». Директорат, почетных президентов, членов правления. Гроб — простой, грубо сколоченный, с выпирающими шляпками гвоздей — целый день стоял на веранде. Весь Пау-Гранде толпился вокруг. Но никого из директората не было: до очередного подписания контракта было еще далеко…
Приехал только верный друг Нилтон Сантос и с ним двое из команды. Был уже вечер, когда прибежал мальчишка и сказал, что смотритель кладбища просит поторопиться: скоро стемнеет, и кладбище будет закрыто. «Да, похоже, что они не приедут, — сказал недоуменно Гарринча, глядя на молчаливо простоявшую весь день вокруг дома толпу. — Ну так что же?.. Пошли!» И старик отправился в свой последний путь, покачиваясь над головами мулатов и креолов, жующих «шиклет» — пахнущую клубникой или лимоном резинку.
После чемпионата мира 1962 года Гарринча продолжал блистать в «Ботафого», финальный матч чемпионата Рио-де-Жанейро против «Фламенго» превратился в сенсационное «шоу» Гарринчи, который забил три гола. На следующий день одна из газет поместила дружеский шарж: одиннадцать игроков «Ботафого», и у всех одно лицо. Лицо Гарринчи.
Правда, на осмотре после матча врач команды обнаружил какие-то неполадки в правом колене Маноэла. Вероятно, это были отзвуки старой травмы, полученной в Баие, в одном из товарищеских матчей, когда чемпионов мира возили по стране, зарабатывая на них деньги. Собрали консилиум. Ученые мужи осматривали ногу и покачивали головами, озабоченно поджав губы, и произносили шепотом непонятное слово «артроз». Приговор был краток и суров: три месяца полного покоя и процедур. Иначе — конец футболу. И, может быть, конец ноге… Но в это время клуб «Ботафого» готовился к большому турне по Европе…
Очень заманчивое намечалось турне: шесть игр во Франции и Италии. По 15 тысяч долларов каждая. Да, да, по 15 тысяч, если в матче участвует Гарринча. А если он не выходит на поле, тогда — в два раза меньше: семье половиной тысяч долларов. Вот так! А вы говорите: «Нога! Процедуры! Три месяца!» Какие могут быть тут три месяца! И когда Маноэл появился в кабинете президента «Ботафого» сеньора Сержио Дарси с просьбой не брать его в Европу, сеньор Сержио только рассмеялся. А потом сухо сказал, что об этом не может быть и речи, иначе он расторгнет контракт, возложив на виновника — Маноэла Франсиско дос Сантоса — покрытие убытков. Потом Маноэла долго уговаривали, хлопали по плечу: «Да брось ты! Подумаешь, нога! У кого из классных мастеров не болят ноги! У всех болят. Приедешь, мы тебя положим в клинику. Вызовем лучших специалистов…»
И он поехал.
Перед матчами доктор делал ему обезболивающие уколы. Чтобы Манэ забывал о том, что у него больная нога. И Манэ забывал и играл. Играл на совесть. Отрабатывал семь с половиной тысяч долларов. Манэ — честный парень. Он знал, что раз импресарио платит эти деньги клубу, значит, их надо отрабатывать. А потом, через два часа, действие наркоза кончалось, и колено начинала раздирать дикая боль. Бывало, его носили на руках от автобуса до постели в отеле. Или до кресла в самолете. Какая-то сердобольная душа подобрала ему палочку, чтобы опираться. Он ждал матча со все возрастающим нетерпением, потому что накануне игры врач всаживал ему шприц со спасительной сывороткой. И боль исчезала, и он, распрямившись, вновь выбегал навстречу знакомой и привычной волне восторгов: «Гарринча! Гар-ррин-ча! Га-ррин-ча!»
По возвращении из турне клуб предоставил ему отпуск. Кинул кость. Но было уже поздно. Нога совсем разболелась. Начались процедуры, лечение. Выяснилось вдруг, что главной проблемой был не артроз, а разрыв мениска. Знакомый врач Марио Тоуриньо сделал операцию. Заплатил за нее другой друг — банкир Магальяэс…
В «Ботафого» начинали чувствовать, что Гарринча стал уже не тот, на нем все труднее и труднее становилось зарабатывать. Тем более ему перевалило за тридцать. Футбольный «идол», как и «звезда» кабаре, хорош, пока молод… И нужно уметь вовремя избавиться от него. Но как это сделать? Ведь Манэ еще был «идолом» торсиды!
И картолы не спеша стали подготавливать почву. За недорогую плату в газетах были организованы несколько статей, авторы которых, воздавая, конечно, должное творческому наследию великого мастера, отмечали тем не менее, что он, к сожалению, стареет и перестает отвечать возросшим требованиям современного футбола. «В карете прошлого далеко не уедешь, Манэ!» — сокрушенно качали головами картолы. Манэ тренировался, но его перестали ставить на матчи. Изредка выпускали запять минут до конца. А потом озабоченно говорили: «Что-то ты, парень, не в форме…»
Он злился, перестал ходить на тренировки. Прибавил в весе. Одним словом, это был уже не тот Гарринча. И накануне карнавала 1966 года его продали в Сан-Паулу «Коринтиансу» за 200 миллионов крузейро. По тем временам это была громадная сумма. Во всяком случае, по бразильским понятиям — что-то около 100 тысяч долларов.
Продали парня, который тринадцать лет был чернорабочим клуба. Продали парня, который принес дельцам миллионы за эти тринадцать лет. И не только миллионы. Продали Манэ, который увеличил в десятки раз торсиду «Ботафого» в Бразилии и прославил эту команду за рубежом до такой степени, что ее имя произносится теперь с таким же уважением и восхищением, как и имя легендарного «Сантоса».
Впрочем, к чему теперь говорить об этом? «Ботафого» стал пройденным этапом в жизни Манэ. В конце концов, разве есть в Бразилии какой-нибудь крупный профессионал футбола, кроме Пеле, которого не продавали хотя бы пару раз в его жизни? Короче говоря, Манэ пришел в «Коринтианс». В другой клуб, другой город, другой штат Бразилии, где никому не было никакого дела до его ноги, до семи килограммов лишнего веса, до всяких там семейных проблем и передряг… «Коринтианс» знал одно: он купил «би-кампеона», и за свои деньги «Коринтианс» требовал товар лицом.