Пепел богов. Трилогия
Шрифт:
— Ты не умрешь, — уверенно заявил старшина. — Как раз теперь полсотни гвардейцев клана окружили дом. Никто не войдет в него и не выйдет из него без моего приказа.
— Наивные, — рассмеялась Варса и снова посмотрела на Кая. — Так ты будешь расспрашивать меня о двенадцати или последуешь совету Паттара?
— Хорошо. — Кай опустил руки. — Хорошо, Варса. Или все-таки Кикла? Не знаю, какое имя тебе милее. Может быть, даже и Уппи.
— Только не Кикла. — По ее лицу пробежала гримаса. — Я даже не тень Киклы. Меньше тени.
— Пата назвал себя слезинкой Паттара, — вспомнил Кай. — Ладно. Посмотри в мое сердце. Ты плетешь удивительно, значит, и хорошо расплетаешь. Расплети то, что можешь расплести.
— Нечего тебя расплетать, — ответила она устало. — Ты еще и не сплетен толком. Ты о многом догадываешься, но мало что знаешь. Кого ты видел из двенадцати? С кем говорил?
— Не знаю, кого я видел, потому как до Пагубы я объехал весь Текан в цирковой повозке, и уж меня-то точно видели многие, — проговорил Кай. — Но совершенно точно я виделся и говорил с Паттаром, с Кессар, с Сакува и Эшар.
— И ты сам… — Она нахмурила лоб.
— Сын Эшар, — твердо сказал Кай. — Думаю, что Сакува — мой отец.
— Удивительно. — Она впервые улыбнулась. — Удивительно. Наверное, Эшар очень долго готовила этот союз. И точно выбрала будущего отца. Сакува всегда был особенным. Он слишком любит себя, как и каждый из нас, но он единственный, кто не ненавидит людей.
— А ты? — удивился Кай. — Ты их ненавидишь?
— Я сама стала человеком, — вздохнула Варса. — Почти стала. Становлюсь. Как ты понимаешь, это повод для еще большей ненависти. Но и для любви тоже. С каждой своей смертью я продвигаюсь к человеку все ближе. Но об этом после. Если успеем. Тем более что ты и в самом деле сын Сакува и Эшар, а не Хаштая и Атимен, кем они были при твоем зачатии. Запомни, дети были у каждого из двенадцати. Были, есть и будут. Но они были и будут обычными людьми, и время обращало их в прах и будет обращать их в прах, несмотря на все их достоинства и доблести. Тебе удалось нечто большее. Точнее, Сакува и Эшар удалось нечто большее. Хотя конечно, скорее Эшар. Она единственная из двенадцати, которая не смирилась ни на минуту. Она единственная, которая продолжала и продолжает… эту войну.
— Продолжает? — не понял Кай. — Какую еще войну? Но ведь она ушла! Она нашла способ обмануть Пустоту!
— При чем тут Пустота? — подняла брови Варса. — Обмануть нужно было не Пустоту, а саму себя. А это сложнее. Сложнее даже, чем обмануть Сакува, что ей удалось блестяще.
— Обмануть Сакува? — удивился Кай.
— Он не любил ее, — объяснила Варса. — Никогда не любил ее. Запомни, Эшар — это кровь и страсть. Сакува — зрение и разум. Он мягок и умен, но холоден. Она жестка и хитра, но горяча. И, одновременно, он вспыльчив, она расчетлива. Он добр, она безжалостна. Он терпелив, она еще более терпелива. И ее терпения хватило на века. Вот уж не уверена, что терпение Сакува столь же беспредельно. Так вот, запомни, Кай. Для того чтобы такой, как ты, появился на свет, должно было случиться невозможное — любовь. Настоящая любовь. Потому что от каждого из нас может остаться и тень, и слезинка, но, как ни дели на части любовь, она будет вся даже в ее крохотной частице. Выходит, что… ну Сакува… ну старый развратник…
Кай услышал шевеление за спиной, обернулся. Халана сидела с открытым ртом, старшина выпучил глаза, еще двое стражников старались не дышать, хотя вряд ли понимали хоть что-то.
— Если бы я не увидела тебя, я никогда бы не поняла, кто ты, — продолжала смеяться Варса. — Да, ты бледная тень любого из двенадцати. Даже бледная тень их бледных теней, которыми они являются сегодня, но ты не просто оживший комок праха, которому в срок предстоит отойти в бездну. Ты сын Сакува и Эшар. У тебя подлинные глаза Сакува, которыми он блистал еще в ту пору, когда Пустота не властвовала на этой пяди мира, и ты похож лицом на свою жестокую мать Эшар. Хитрую Эшар. Хладнокровную Эшар. Страшную и прекрасную Эшар, которая вынуждена была пустить в свое сердце любовь. Только не думай, что она это сделала ради тебя. Она все делает ради себя самой. Она хочет свободы. Хочет ее так, как никто.
— Я ничего не понимаю, — признался Кай.
— Каждый из нас может выбрать разное, — прошептала Варса. — Немногие выбирают то, что выбрала я, — жизнь обычного человека. Обычно я доживаю до шестидесяти, иногда восьмидесяти лет, хотя порой умираю так, как умру теперь, молодой. После этого я, как и все, попадаю в круг мучений. На пятнадцать лет. На пятнадцать лет, которые мне, как всегда, покажутся бесконечными. Все, что позволяет мне выживать в эти пятнадцать лет, так это сны. Мне снится, что я рождаюсь заново. Снится, что где-то в окрестностях Кеты появляется светловолосая девчонка, похожая на своих родителей, которая до пятнадцати лет не подозревает, кто она такая. А потом на нее накатывает. Накатывает знание, осознание того, кто она. Память о том, кем она была, и понимание того убожества, на которое она обречена отныне. И я не пойму, что мои сны были реальностью, а просто почувствую, что теперь я вот эта девочка. А эта девочка побежит в свою комнатку, свой уголок, зажмет лицо ладонями и будет или рыдать, или улыбаться. Ей — мне — покажется, что к ней — ко мне — вернулась память. Так всегда заканчивается очередной круг моих мучений. Так было раньше, и так будет впредь. Поэтому сегодняшний разговор мы сможем продолжить лет так через шестнадцать-семнадцать, не раньше. Я с этим смирилась. Поэтому и сегодняшняя смерть не пугает меня.
— И остальные из двенадцати… — начал Кай.
— По-разному. Кто-то просыпается раньше, кто-то позже. Но примерно все так, — ответила Варса. — Мы испробовали все. Умирать необязательно. Некоторые из них живут веками, не меняясь. Некоторые поддаются старости, но поддаются медленно. Но в итоге, рано или поздно, проходят через круг мучений, чтобы начать все сначала. Родиться обычным ребенком, не осознающим себя, а в пятнадцать лет захлебнуться ненавистью, злобой, болью, раскаянием, тем, чего в каждом из нас больше. В том, что каждый из нас копит в себе.
— Или любовью, — прошептал Кай.
— Возможно, — кивнула Варса. — Мы все разные. Эшар как-то сумела приручить своего сиуна. Оторвала его от Пустоты. Точнее, вернула его себе, может быть, даже сделала частью себя. Не в полной мере, конечно. Кажется, она научилась отнимать тела у людей. Вытеснять человеческий дух и заменять его своим. Она научилась избегать круга мучений. Но как она обманула Сакува, я не знаю. Я бы этого не сумела, да и не стала… Наверное, она все взвесила и решила, что ей нужен именно он. Поняла, что только он в состоянии по-настоящему влюбиться. Хотя есть еще и Неку, но думаю, что Эшар предпочла тьме, покою, сну, холоду — зрение и разум. А может быть, Неку как раз помог ей. С покоем и сном. Скорее всего, Эшар нашла зеленоглазого, подобрала девчонку в его вкусе и стала ею. Может быть, она стала ею не сразу, подождала, когда Сакува проникнется к ней страстью. Может быть, она сама добавила девчонке в кровь страсти. Она могла. А потом тихо, незаметно раствориться в этой страсти и в этой любви. Не знаю, как это было на самом деле. Но точно знаю, что она пыталась проделать это не один раз. Судя по тому, что ты передо мной, в конце концов ей это удалось. Ты — плод настоящей любви Сакува и Эшар. Все остальное не стоит разговоров!
— Но Сакува был и остается зрячим! — воскликнул Кай. — Неужели он не видел того, что должен был увидеть?
— Именно что должен, — кивнула Варса. — Но ты забываешь о главном. О любви. Любовь способна ослепить даже зрячего. И Эшар тоже. Если она хотела успеха своему замыслу, ей нужно было забыть о себе. Наверное, она нашла способ. Впрочем, женщине легче. Крылья, которые поднимают ее в небо, всегда принадлежат мужчине.
— Но зачем ей это было нужно? — впился пальцами в скамью Кай.
— Ей нужна была свобода, — прошептала Варса. — Так же, как нужна она каждому из нас. Точно так же, как она нужна птице, которая знает цвет настоящего неба, которая знает, что такое простор! Поверь мне, даже я, смирившаяся со своей участью, свила бы гнездо в клетке и отложила там не одно, а с десяток яиц, если бы имела хотя бы крупицу веры, что это позволит мне вырваться на свободу. Ты — ключ к этой свободе.
— Ты называешь клеткой Салпу? — спросил Кай. — Но от края до края Салпы не меньше четырех тысяч лиг!