Шрифт:
Грегори Колберт
Пепел и снег
роман в письмах
Письмо первое
Принцессе Слонов.
Я исчез в точности год назад. В тот день я получил письмо. Оно звало меня обратно в то место, где началась моя жизнь со слонами.
Прошу, прости меня за эту тишину между нами, которая оставалась ненарушенной в течение года.
Это письмо прорвёт тишину. Оно будет первым из трёхсот шестидесяти пяти моих писем к тебе – по одному письму за каждый из дней молчания.
Я никогда не буду более собой, чем в
Они – мои карты птичьих путей; в них вся истина, которую я знаю.
Письмо второе
Письмо, которое я получил в день своего исчезновения, было от моей матери. Она раскрывала мне тайну моего рождения, которая всегда была мне известна, но о которой мы никогда с ней не говорили.
«Вы с твоей сестрой были зачаты в тот день, когда я сварила яблочное варенье и распахнула все окна. Храм, в котором вы родились, называется домом рек.
Я только что окончила медицинское училище и поехала в Кералу, чтобы помочь подавить вспыхнувшую там эпидемию полиомиелита. Вскоре после прибытия я обнаружила, что беременна. Поскольку мы с твоим отцом ещё не были женаты, я не знала, что он на это скажет. Я решила сохранить свою беременность в тайне.
К середине восьмого месяца я чувствовала всё большее и большее истощение. В одиночестве – или как я думала, в одиночестве – я готовилась к отъезду. На заре того дня, когда я должна была отправиться в обратный путь, у меня начались преждевременные роды.
После шести часов схваток боль стала невыносимой. Мои крики превратились в вопли. Прошло восемнадцать часов. Я молила о смерти.
Погонщик слонов пришёл в моё бунгало и спросил повивальную бабку, можно ли ему отнести меня в храм. Я была слишком слаба, чтобы отвечать.
Он положил меня на пальмовые листья, которыми устлал пол храма. Он открыл все двери и окна, а затем зажёг свечу, фитиль которой был сделан из волоса слоновьего хвоста. Наконец, он подвёл двух своих слонов к ступеням, ведущим в храм. Их уши были словно огромные листья с серыми прожилками, и они осушили мои слёзы, как опахала. Хотя была уже глубокая ночь, я услышала, как по всей деревне открываются двери и окна. Я знала, что мои вопли слышны всем. Я почувствовала, что они как бы разделяют со мной мою боль.
Погонщик слонов положил мне в ладони по небольшой раковине. Звук волн успокоил меня. Моё дыхание стало медленным и глубоким, подобным фонтану кита. Мои вопли стали криками. Мои крики стали тишиной. Боль начала проходить сквозь меня. Я раскрыла ладони и выпустила раковины.
Два крика новорожденных пронеслись по деревне. Двойня. Погонщик слонов зарыл ваши пуповины перед храмом и воткнул в то же место баньяновую ветвь. Она принялась, и из вашей плоти начал расти ствол дерева. Прошло сорок четыре года.
И вот я получила телеграмму, в которой мне объясняли, что твоя сестра наблюдала в Бразилии солнечное затмение, зажмурив один глаз, поскользнулась и упала с площадки обсерватории. Я отправилась в Бразилию и вернулась с маленькой урной, в которой был её прах.
Я запечатала этот прах внутри её старого телескопа.
Боль, которую я испытала при рождении твоей сестры, не перестаёт возвращаться ко мне; но эта боль – ничто в сравнении с той, которую я испытала при вести о её смерти. Я плачу, но кажется, что слёзы лишь усиливают мою скорбь. Всё, что я чувствую, – это то, что закрытые окна и двери города запираются ещё крепче.
Я вернулась в Кералу, чтобы жить в храме слонов, где вы появились на свет. Я прибыла сюда, потому что именно здесь я впервые научилась отпускать боль. И вот я снова здесь, и я чувствую открытые двери деревни, чувствую тишину и чувствую, что постепенно боль начинает проходить сквозь меня. Медленно-медленно, я начинаю отпускать. Я отпускаю».
Письмо третье
Прочитав письмо матери, я отправился посетить выставку Рембрандта в Елисейском музее. Там я услышал историю. Когда я бродил по выставочным залам, ко мне приблизился старик и спросил меня, знаю ли я тайну исчезновения картин Рембрандта. Прежде, чем я успел ответить, он понизил голос и сказал: «Однажды я обратил внимание, что с тремя гравюрами, которые сейчас перед вами, что-то не так. Я позвал смотрителя, и тот был поражён увиденным. Оригиналы были аккуратно вырезаны тонким лезвием, а на их место вставлены копии. Полиция в ходе расследования пришла к выводу, что эта кража – работа профессионалов, а картины, вероятно, уже тайно переправляются через границу».
Старик продолжил рассказ: «Триста шестьдесят шесть дней спустя смотритель получил по почте объёмистую посылку. В ней были три гравюры Рембрандта, обёрнутые белым шёлком. Посылка была отправлена из небольшого почтового отделения, расположенного недалеко от музея. Служащая помнила эту посылку. «Человек, который отправил её, – сказала она, – приходил сюда ежедневно на протяжении всего последнего года. Всякий раз он давал мне конверт, адресованный одной и той же женщине».
Когда полицейские постучали в дверь, открывший её человек посмотрел на них так, словно уже ждал их. Это был совершенно обычный человек, который жил в таком доме, на такой улице и за такой дверью, при взгляде на которые во время прогулки говоришь себе: «Здесь никогда ничего не происходит».
Его звали Ричард Нарвал. В течение сорока четырёх лет он работал издателем.
«Год назад, – спокойно рассказал он полицейским, – моя жена обнаружила, что больна раком. Я поместил её в больницу, но её состояние неуклонно ухудшалось.
Как-то вечером в её палату зашёл молодой врач. Она спала, а я сидел в кресле, глядя на белые, голые стены. Врач взял горшок с растением и попросил меня отнести его на террасу, где оно могло получить чистый солнечный свет. Я пошёл на террасу; врач последовал за мной и там сказал мне: «Думаю, я ничем больше не способен помочь вашей жене средствами традиционной медицины. Почему бы вам не забрать её домой и не окружить там прекрасными, полными света вещами? Это то, чего я не могу дать ей здесь».
Я забрал жену домой, а следующим вечером пошёл в библиотеку и взял там книгу о гравюрах Рембрандта. За ночь я сделал копии трёх гравюр по репродукциям, которые нашёл в книге. Утром я заменил этими копиями музейные оригиналы.
Я повесил гравюры Рембрандта над постелью своей жены и каждый день писал ей письмо, в котором возвращался к какому-нибудь эпизоду из жизни, прожитой нами вместе. Затем я отправлял его. А утром, когда письмо приходило, мы читали его вслух, лёжа под картинами Рембрандта. Письмо за письмом, день за днём, она постепенно начала поправляться. Через год к ней вернулась большая часть её сил. Тогда мы обернули гравюры в её подвенечную фату и отправили их обратно в музей».