Пепел на ветру

Мурашова Екатерина Вадимовна

Но недавний разговор с другом – старым доктором Юрием Даниловичем Рождественским – настроил мысли Осоргина на особый лад. И в этот лад неожиданно ловко ложился осиротевший недоросль Александр Кантакузин.

«Да грех ведь, Татьяна ж жива еще, – одернул себя Николай Павлович. – Все под Богом ходим, мало ли что там врачи сказали, могу и я раньше ее помереть… Однако, если что, поглядим на этого Александра. Может, все как раз и сладится…»

Татьяна Ивановна Кантакузина возвращалась домой в том же напряженно-приподнятом состоянии, которое не отпускало ее уже несколько дней. Она растила

и лелеяла в себе это состояние, чтобы выдержать… чтобы добиться… И вот – выдержала и добилась.

Оказалось, что слишком легко. Она накопила слишком много сил для этого. Теперь они сжигали ее изнутри.

Конечно – не только они.

Болезнь…

Денег на светил не нашлось, но в земской больнице в Тверской губернии бесплатно принимал один доктор, хотя и не имевший большого веса в медицинских кругах, но зато прекрасно разбиравшийся в женских болезнях. Материалист и почти циник, в изначальном, античном смысле этого слова.

– Устраивайте свои дела, сударыня. Полгода от силы. Может, и меньше. В зависимости от того, когда метастазы перейдут на жизненно важные органы. Это, увы, непременно произойдет. Оперировать не вижу смысла.

И добавил, морщась, на миг утратив суховато-отстраненный вид:

– Ну не доросла еще наша медицина до того, чтобы успешно делать такие операции.

С того дня и осталась в жизни Татьяны Ивановны Кантакузиной только одна забота.

Устроить сына.

Ее мальчик, ее Сашенька. Хрупкое сокровище. Решительно не способное уцелеть в этом мире без посторонней помощи. Она даже не пыталась спорить с теми, кто смеялся над ее материнскими иллюзиями. Иллюзия! Ах, господа, вы разве не знаете, что подобные особенности прекрасно передаются по наследству?

Семнадцать лет назад она вышла замуж за вот такое точно создание не от мира сего. Если тогда она и питала какие-то иллюзии, то совсем, совсем недолго.

Вся ее родня вынесла ему мгновенный и окончательный приговор: жулик и альфонс. Смуглый темноглазый красавец, называвший себя валашским князем и отвечавший беспомощной улыбкой – совершенно обворожительной! – на язвительные вопросы о подлинности титула и средствах к существованию. К такому и близко подходить не стоило, не то что венчаться.

Нет, ей никто не отказал от дома. Просто отчетливо дали понять – как это они умели, – что она нежелательное лицо.

Впрочем, еще задолго до этого замужества она отнюдь не была для них желательным лицом. Как и ее отец, родившийся в сибирской ссылке. И как дед, когда-то опозоривший семью, связавшись с бунтовщиками Пестелем и Трубецким. Да, представьте, в этой семье до сих пор так считали!

Но до замужества ее еще терпели. Привечали даже: бедное дитя, пострадавшее безвинно. Теперь оказалось, что вовсе не безвинно: увы, гнилая ветвь рода и не могла произвести ничего хорошего.

С князем Василием Андреевичем Кантакузиным она прожила в браке девять лет – в общем-то, счастливых, хотя средств к существованию так и не отыскалось. Беспомощная улыбка не сходила с его уст, когда он рассказывал жене и не замедлившему появиться на свет сыну о ближайших перспективах. О да – славное имя князей Кантакузиных, громадное поместье под Кишиневом… разумеется, будет наше, дядюшка стар, а кому же еще наследовать?

Возможно, это поместье и существовало в действительности – Татьяна Ивановна так и не узнала, так ли это, а в последние

года два своей жизни Василий Андреевич уже о нем не вспоминал. Он начал захаживать в питейные заведения – не то что каждый день, но частенько – и умер неожиданно и довольно нелепо, простудившись вот такой же холодной зимой, когда шел домой пешком через всю Москву от каких-то знакомых.

Оставшись с сыном одна, Татьяна Ивановна первым делом сменила квартиру – переехала с Малой Никитской на Мытную, в старинный дом с могучими стенами, помнивший еще времена царя Алексея Михайловича. Здесь ее никто не знал и никто – она уж позаботилась об этом – не называл княгиней.

Пожизненный пенсион, назначенный ей за заслуги покойного отца, давал возможность жить… вернее, существовать – разве что по-мещански. И пусть – уже хорошо, что можно не обивать пороги чванной родни. Если разумно ограничивать расходы, ничто не помешает ей дать Сашеньке хорошее образование. Она решила, что он должен учиться юриспруденции. Самая подходящая основа для государственной карьеры. А уж карьеру-то он сделает, у него блестящий ум – это признавали все! – и она, мать, всегда будет за его спиной, готовая подсказать и поддержать.

Но теперь получалось, что ее – не будет! Не будет совсем? Это чертовски сложно представить, но на размышления о себе совсем не было времени. Надо думать о Сашеньке! Это казалось единственно правильным и до времени даже спасительным.

Бодрое январское солнце переливалось над Конной площадью и церковью Св. Троицы точно так же, как и над Синими Ключами. Толстые пласты слежавшегося снега искрились, как вата с рождественской елки, которую Татьяна Ивановна и Сашенька еще в прошлые праздники превращали в сказочный сугроб с помощью клейстера и блесток. Окон квартиры было почти не видно из-за частокола сосулек – Татьяна Ивановна, открывая тяжелую парадную дверь, привычно подумала, что надо пожаловаться на дворника.

– …в бордель!

Гневный крик утонул в хохоте. Топот и возня за дверью… потом звонкий юношеский голос, вздрагивающий от смеха, протянул:

– Ну ты балда! Ой, балда-а-а… Пошли уже – увидишь, все шлюхи будут твои!

Татьяна Ивановна слушала, прислонясь к стене и машинально разматывая шаль. В передней было сумрачно и – с мороза – казалось тепло… на самом-то деле холод, конечно, кто ж без нее позаботится…

Распахнулась дверь в комнаты, выплеснув расплывчатый свет, – двое молодых людей, пихаясь и толкаясь, ввалились внутрь.

– Ой… – Тот, что не Сашенька, увидел ее первым и остановился с разгона, ухватившись за косяк и придержав приятеля за шкирку, без всяких церемоний. – Гляди-ка, кто приехал… – После чего попытался отвесить джентльменский поклон, но не преуспел и, качнувшись, едва устоял на ногах.

Сашенька же, разглядев наконец мать, состроил гримаску.

– И вам также добрый день, – ровным холодным голосом проговорила Татьяна Ивановна, неторопливо расстегивая шубу.

Таким тоном она всегда разговаривала с родственниками – а перед нею был именно один из них… да это и посторонний бы понял, увидев рядом его и Сашеньку. На первый взгляд они отличались друг от друга только мастью: в потомке князей Кантакузиных изрядно сказалась южная кровь, а на бледном лице его товарища даже зимой просвечивали веснушки, и светлые кудри торчали в разные стороны совершенно неаристократическим образом.