Перебежчик
Шрифт:
– Пли!
– второй залп изверг дым и свинец, его произвели с левого фланга, попав уцелевшим кавалеристам в бок. Лошади бросались друг на друга, всадники падали из седел, запутавшись в стременах, и их тащило по земле. Другие заваливались прямо под копыта взбесившихся лошадей.
– Пли!
– последний залп послали вдогонку улепетывавшей группе всадников, которые оставили позади кровавое месиво из умирающих лошадей и вопящих людей. Мятежники ворвались в этот кошмар, пристреливая лошадей и обчищая карманы седоков.
Тем временем на плато мятежники захватили пушки северян, еще не остывшие после стрельбы. Пленные, некоторые в летних соломенных шляпах, сбились в кучи. Захваченное знамя северян переходило из рук в руки по рядам победителей, а в болоте раненые, истекая кровью, извергали проклятия и звали на помощь.
Старбак взобрался на теплый ствол двенадцатифунтовки северян. Жерло ствола было черным от пороховой гари, таким же черным, как и протянувшиеся по широкой вершине тени.
Улепетывающие северяне в убывавшем свете дня выглядели темной массой. Старбак искал глазами Адама, но знал, что ему ни за что не разглядеть его в такой толпе. Серебристая полоска выдавала то место, где река струилась между темнеющими болотами, за которыми заходящее солнце осветило воздушный шар северян, медленно опускающийся на лебедке.
Старбак долго всматривался вдаль, потом вскинул на плечо винтовку с окровавленным липким прикладом и спрыгнул на землю. Этой ночью Легион угощался провизией янки у их же костров.
Они пили кофе янки и слушали, как Изард Кобб наигрывает мелодию на скрипке янки. Легион понес тяжелые потери. Капитан Кaрстерз и четверо офицеров были мертвы, погиб и старшина Проктор. Более восмидесяти солдат были убиты или пропали без вести, и по меньшей мере столько же ранены.
– У нас осталось восемь рот вместо прежних десяти, - мрачно выговорил Бёрд. Он схлопотал пулю в левую реку, но не придал ранению большого значения, лишь перевязав ее.
– Каковы наши планы на завтрашний день?
– Майор Хаксалл из батальона арканзасцев присоединился к кружку офицеров Легиона у костра.
– Господь их знает, - ответил Бёрд. Он потягивал виски из трофейной фляги.
– Кто-нибудь видел Фалконера?
– спросил Хаксалл.
– Или Свинерда.
– Свинерд пьян в стельку, - ответил Бёрд, - а Фалконер уже почти пьян, а если и трезв, то всё равно ни с кем не будет разговаривать.
– Это он из-за Адама?
– предположил капитан Мерфи.
– Да, - ответил Бёрд.
– Полагаю, что так.
– Что за чертовщина у них там произошла?
– спросил Мерфи.
Долгое время все молчали. Некоторые посматривали на Старбака, ожидая от него объяснений поведения Адама, но тот молчал. Он надеялся, что его былому другу хватит силы и мужества жить чужаком в чужих краях.
– Адам слишком много размышляет, - наконец прервал молчание Бёрд. Свет костра придал лицу полковника еще более суровый вид.
– Размышления не приносят человеку пользы. Они только усложняют простые вещи. Мы должны объявить мыслителей вне закона в нашей новой и славной стране. Мы обретем счастье, упразднив образование и наложив запрет на все идеи, которые слишком сложны для восприятия этих мошенников-баптистов. За повальное скудоумие, в котором лежит истинное счастье нашей нации.
Он насмешливо поднял флягу.
– Давайте выпьем за мою гениальную идею: официально провозгласим скудоумие.
– Так уж вышло полковник, что я баптист, - мягко заметил майор Хаксалл.
– Мой дорогой майор, мне очень жаль, - Бёрд тут же пожалел о своих словах. Возможно, он упивался звуками собственной речи, но не мог перенести мысли, что причинил боль дорогим ему людям.
– Вы простите меня, майор?
– Я прощаю вас, полковник, и даже более того, я обязан постараться направить вас к принятию Господа нашего Иисуса Христа, спасителя нашего.
Прежде чем Бёрд смог подобрать подобающий ответ, неожиданная красная вспышка огня озарило небо на юге. Заполыхал громадный пожар, осветив большой участок сельской местности и отбрасывая огненную тень почти до самых окраин Ричмонда.
Мгновением спустя по земле прокатился звук взрыва. За этим оглушительным грохотом последовали и другие разрывы, и всё больше огненных шаров появлялось, раздуваясь, а потом угасая, на противоположном берегу реки.
Тысячи сигнальных ракет прорезали ночное небо, оставляя за собой огненные полоски. Огоньки пламени плясали в гигантских кострах, и горящие реки змеились по темной земле.
– Они уничтожают склады, - с оттенком изумления вымолвил Бёрд. Он, как и все находящиеся на плато мятежники, вскочил на ноги, наблюдая за гигантскими кострами вдалеке. По земле прокатилось эхо очередных взрывов, и новые пожары озарили ночь.
– Янки сжигают свои запасы!
– ликующе воскликнул Бёрд.
Северяне предавали огню запасы продовольствия и боеприпасы всей летней кампании. Целые составы, состоящие из пригнанных на полуостров с северных станций вагонов, теперь поджигали.
Все огромные снаряды, двухсотфунтовые и двухсотдвадцатифунтовые, предназначенные для разнесения в клочья похожих на лоскутные одеяла укреплений Ричмонда, теперь подрывали.
Железнодорожный мост через Чикахомини, сперва разрушенный мятежниками, а затем восстановленный, опять взлетел на воздух, и когда янки убедились, что пролет моста рухнул в темные воды реки, то пустили в зияющую дыру на полной скорости подожженный состав с боеприпасами.
Паровоз нырнул в грязь, а за ним сорвались с моста взрывающиеся на ходу вагоны, которые продолжали гореть и взрываться на заболоченных берегах реки.
Огни горели всю ночь; всю ночь боеприпасы с треском разбрасывали искры по ночному небу; всю ночь продолжалось уничтожение запасов, и к первым лучам рассвета на станции Сэвидж не осталось ни одного солдата янки и ни единого ящика с боеприпасами, лишь огромные столбы густого дыма, подобные тем, что оставили мятежники на станции в Манассасе три с половиной месяца назад.
Макклелан, по-прежнему убежденный, что подавили превосходящие силы противника, бежал на юг, к реке Джеймс.
Ричмонд был спасен.
Легион предал земле павших, забрал их винтовки и последовал за янки через болота Чикахомини. Где-то впереди раздавался гром орудий и треск винтовок.
– Пошевеливайтесь!
– рычал Старбак на свою новую роту, составленную из выживших солдат десятой и одиннадцатой.
– Живее!
– кричал он.
– Живее!
Потому что где-то там перед уставшими солдатами опять поднимались столбы дыма, верный признак вышедшей на охоту в этот летний день смерти, и эти погребальные костры манили их за собой.