Перебежчик
Шрифт:
— Дикарь нерусский, — сказал удивленный Колоб.
— А мы еще над пропагандой ржем, — сказал не менее удивленный Лепаж.
Уинстон немного обиделся и взял со стола трофейный револьвер. Колоб взял пистолет, извлек магазин и передернул затвор. В стволе патрона нет, а магазин полный.
— Тульский-токарев, патронов восемь, друг мой до последней перестрелки, — пропел Колоб, держа один из трофейных стволов, — Если мы о чем тебя и просим, лишь бы нам погибнуть не у стенки.
Уинстон вертел в руках револьвер.
—
— Не пойму, тут рамка открывается или барабан в сторону.
— Справа дверца у барабана.
Уинстон вынул все патроны. Барабан на семь и заряжено семь. Патроны какие-то странные, как холостые. Гильза длинная, а пуля не торчит. Нет, пуля на месте, только в гильзу утоплена. Самовзводом не стреляет, но не больно и надо. Зарядил обратно. Калибр маловат. Не Веблей-Скотт, но для ближнего боя сгодится.
— Самовзвода нет, солдатский, — подтвердил Колоб.
— Они что, музей ограбили?
— Зачем этим дорогое оружие? Раз показать, в худшем случае пару раз пальнуть, и то в упор. Потом в реку сбросить. Если бы не меня ждали, вообще бы без стволов пошли.
— Тоже верно.
— Кстати, Колоб, — заговорил Лепаж, — У меня ведь для тебя малява лежит. От Сандро.
— Давно?
— Нет. Сегодня какой-то бурят принес.
Лепаж полез в карман халата и достал папиросу. Колоб развернул ее и прочитал записку. Повторил вслух может быть, весь текст, а может быть, самое важное.
— Питерская братва полностью перекуплена япошками. Правильных воров давят. Никому не верь. Будет сходняк на корабле, перетрем с крысами. Прикрой. Если не доеду, мочи корабль, или ты следующий.
Колоб свернул папиросу обратно, подошел к открытому окне и закурил.
— По стилю не Сандро писал, — сказал он.
— И почерк не его, — добавил Лепаж, — Не тупи.
— В смысле?
— В смысле, бурят принес. Буряты, тувинцы, дагестанцы разные по телефону важный базар передают на своих диалектах и местной фене, которую знает одна деревня в глуши. Никакая прослушка не разберет.
— А, ну да. Ладно, прикроем, чо. Не первый раз, не последний.
Уинстон как переводчик тоже понял ситуацию. Сандро написал письмо на русском криминальном сленге. С той стороны нерусский человек из глуши перевел на свой сленг, с этой стороны такой же непрофессионал в меру своих способностей перевел на русский.
Языки пришли в себя, и Колоб взялся с ними поговорить. Не пытал, не пугал. «Развел по понятиям». Объяснил, кто есть кто в воровском мире. Неоднократно ссылался на прецеденты. Аргументировал, что опиум никакой не контрабандный со своих югов, а японский. Непосредственно от врагов. Не простой «марафет», а зелье из мастерских «отряда 731». Документалки смотрели? Деньги-то не пахнут и закон нарушить не грех. А кто первым употребляет? Братва, а не лохи и не менты.
Лепаж с высоты своего медицинского авторитета заявил, что все нормальные люди используют опиаты как обезболивающие. Только недоразвитые азиаты курят ценное медицинское сырье. Разбодяженная японцами курительная смесь на основе опиума ведет к нарушению половой ориентации на сто восемьдесят градусов. Если, допустим, бабу посадить на наркоту, она непременно начнет давать в зад. И мужского пола потребители со временем начинают ориентироваться не передом, а задом, что по понятиям полный зашквар. А у японцев педерастия в порядке вещей даже у самураев.
Не поверили. Лепаж позвал соседа дядю Пашу, отставного подполковника-мотострелка, ветерана двух мировых войн. Тот подтвердил, что на восточном фронте никто в ориентации врагов не сомневается. И порнография у противника не только с бабами.
— Черти узкоглазые накурятся этого своего опиума и еб, извините, доктор, совокупляются в жопы. Что, не верите?
«Языки» определенно не верили.
Уинстон подумал, что слово «совокупляются» надо запомнить. Оно означает fuck, только в приличной разговорной форме, не как ругательство. Кажется, оно было в той книге среди прочих медицинских синонимов к процессу.
Дядя Паша сходил к себе и принес тонкий порнографический комикс про трех девушек, которые соблазняли студента-девственника. Еще лист из протокола досмотра пленных и пожелтевшую газету «Красная звезда», сложенную какой-то статьей кверху.
— У пленных мы постоянно изымали рисованную порнографию. Та, что с бабами, называется «Хуюнтай», а та, что с мужиками «я — ой», — сказал дядя Паша, — Видите в протоколе «Пэ дробь жо типа Ха — одиннадцать шт., Пэ дробь жо типа Я — одна шт.». Пэ дробь жо это «порнографический журнал».
— А этот «ой» есть? — спросил боксер.
— Эту пакость мы даже на самокрутки брать брезговали. Только на растопку. И не дай бог, свои заметят, что у тебя «я-ой» среди сувениров. Как такое объяснишь, зачем взял?
— Ну так-то да.
— И, что закономерно, — дядя Паша многозначительно поднял вверх указательный палец, — У рядовых, а рядовые там поголовно китайцы, изымаются исключительно картинки с бабами. Чем выше звание, тем больше среди офицеров японцев. И больше вероятность, что у них и мужики голые по карманам рассованы. Потому что солдатам марафет не положен, а офицеры злоупотребляют.
— Вот же гады какие, — сказал боксер.
Дядя Паша никак не походил на записного вруна, который на ходу выдумывает порнографические истории. Странно было бы заподозрить в полете эротической фантазии такого приземленного человека, как военный пенсионер с боевым опытом.
— Они что, про нас картинки рисуют? — спросил другой бандит, листая журнал.
— Почему про нас?
— Тут у всех глаза большие и сиськи с жопами у баб круглые. А по телеку азиатки узкоглазые и плоские. Парень тоже на лицо если не знать, что азиат, так и за европейца можно принять.