Перечитывая Уэллса
Шрифт:
Великолепно сказано, но не совсем правдиво.
Было нечто, от чего Уэллс отказаться никогда не мог.
Прежде всего, от женщин. Скажем, от Муры Будберг. От женщины, которая скрасила его жизнь в последние годы и в то же время принесла ему немало страданий; от баронессы (что не совсем верно) Марии Игнатьевны Будберг, в девичестве Закревской, по первому браку – графини Бенкендорф. «Я никогда не был большим охотником до любовных приключений, хотя нескольких женщин любил глубоко». Эти слова вряд ли могли обмануть людей, хорошо знавших жизнь писателя. «Мура – та женщина, которую я действительно люблю. Я люблю ее голос, само ее присутствие, ее силу и ее слабости. Я радуюсь всякий раз, когда она приходит ко мне. Я люблю ее больше всего на свете. Мура мой самый близкий человек. Даже когда в досаде на нее я позволяю себе изменить ей, или когда она дурно со мной обошлась, и я сержусь на нее и плачу ей тем же, она все
3
Странно, но у писателя, покорившего мир необыкновенной силой ума и воображения, отношение к собственному уму и воображению было, скажем так, неоднозначным. Он не раз утверждал, что его ум слишком часто нуждается в постоянном понукании, что будто бы он воспринимает окружающее не так живо и ярко, как его друзья. «Во всем, что я делаю, есть какая-то рассеянность – словно бы некоторый бесцветный пигмент был подмешан в мою кровь». И дальше – о вялости, о склонности к праздности, о врожденной якобы апатии, чему вряд ли может поверить человек, когда-либо читавший «Войну миров» или «Человека-невидимку».
С другой стороны, что мы знаем о себе?
«Когда я пытаюсь преломить в себе все это (вялость, праздность, апатию, – Г. П.), то действую с каким-то надрывом, и людям поведение мое кажется ненатуральным, словно я хочу обмануть их или обольстить».
Невольное признание? Или попытка скрыть себя истинного?
И то и другое, конечно. Не случайно Уэллс так часто ссылался на Юнга.
«Персона, по терминологии Юнга, – писал он, – это представление человека о самом себе, о том, каким он хотел бы быть, и каким ему хотелось бы казаться. Это дает ему, таким образом, мерку, чтобы судить о своих поступках, задачах и императивах. У каждого из нас есть «персона». Без этого невозможно понять систему нашего поведения и самопознания». Добавим к сказанному, что персон у нас может быть много, они у нас имеются на все случаи жизни. Само собой, не одной такой «персоной» пользовался и сам Уэллс.
4
С чего начинается человек?
Что порождает те или иные его поступки?
Каждый из нас вольно или невольно приукрашивает обстоятельства своей жизни (вот она, юнговская персона), но Герберт Уэллс о детстве своем в «Опыте автобиографии» попытался рассказать без прикрас. Пусть убого выглядел провинциальный Бромли с его колодцем святого Блэза, рано или поздно там должен был появиться свой писатель. Американский писатель Уильям Сароян в крошечном рассказе «Гренландия» пришел в свое время к мнению, что литература – это не столько дар и не столько мастерство, сколько край, местность, неизбежность, из которой ты никогда не можешь вырваться. Если ты родился в Гренландии (или в Бромли, – Г. П.), утверждал Сароян, то о Гренландии (или о Бромли) так и будешь писать. Всю жизнь, куда бы судьба тебя ни забрасывала. Больше того, если ты родился в Бромли, то и марсиане высадятся там же или в крайнем случае рядом – на Хорсельской пустоши.
Все, о чем писал Уэллс, привязано не просто к Англии.
Все, о чем он писал, привязано к очень хорошо известным ему местечкам.
Только изредка, действительно изредка, герои Уэллса пересекают океан или высаживаются на неизвестных островках. Да и то, не заниматься же доктору Моро своими диковинными монстрами в Южном Кенсингтоне.
На ранних фотографиях Уэллс белокур, у него вздернутый нос, по-детски пухлые губы. Но никогда он не был таким милым мальчиком, фотографии обманывают. Он с криком носился по дому, отнимал игрушки у старших братьев, мог разбить окно, мог запустить в обидчика вилкой. Братья не раз устраивали Герберту темную на чердаке, но это не смиряло его. Зато в подготовительных классах мисс Сэмон он сразу выбился в число лучших.
5
В Бромли Уэллсы жили на Хай-стрит. Дом и маленькую лавку, им принадлежавшую, гордо именовали «Атлас-хаус» – из-за выставленной в витрине фигуры Атласа с масляной лампой вместо земного шара на плечах. Крошечная гостиная с камином, узкая лестница в подвальную кухню (из-за этого Уэллс не любил подвалы), шкаф для припасов. Тут же каменная раковина с насосом, качающим воду из колодца, и большой угольный ящик. Во дворе – известное сооружение с выгребной ямой, за ним помойка, дальше двор мясника. Наверное, у многих в памяти остались такие вот небогатые
«Мы были слишком бедны, чтобы завести прислугу, – вспоминал Уэллс, – а у матери сил не хватало, чтобы топить еще и в верхних комнатах (не говоря уже о стоимости угля). На втором этаже, куда вела опасная лестница, – я видел, как мучился и злился отец, пытаясь втащить наверх маленький диванчик, – была выходившая во двор спальня матери, а напротив – спальня отца. Они спали порознь, что, я думаю, было для них способом контроля за рождаемостью. А еще выше располагалась комната для нас, троих детей; над ней чердак, заставленный пыльной посудой. Посуда валялась по всему дому, в каждом его уголке; горшки и миски вторглись в кухню, обжились под кухонным столом и гладильной доской; биты и стойки для крикетных ворот прокрались в гостиную. Обстановка в доме была подержанная, приобретенная на распродажах. Аристократический, но изрядно исцарапанный книжный шкаф с презрением поглядывал на диван, принадлежавший некогда домоправительнице. В гостиной стоял кокетливый маленький шифоньер; стулья основательные, неприветливые; деревянные кровати с плоскими матрасами застланы серыми простынями – на стирке приходилось экономить, – и не было ни клочка ковра или клеенки, которые не прожили бы долгой жизни до того, как попасть в наш дом. Все обшарпано, потерто, утратило естественный цвет».
Еще донимали клопы. А мать очень стеснялась того, что туалет был поставлен напротив чужих окон.
6
Познакомились Джозеф Уэллс (садовник) и Сара Нил (горничная) на танцах, которые устраивались в Ап-парке для прислуги. Танцевали там под скрипку и концертино при масляных лампах: «Взявшись за руки», «Сэр Роджер Коверли», «Вот бежит ласка». Иногда этого достаточно, чтобы всю дальнейшую жизнь провести вместе.
Когда-то хозяином усадьбы Ап-парк был сэр Гарри, известный тем, что одна из его любовниц стала впоследствии известной леди Гамильтон, подругой адмирала Нельсона. В романе «Тоно-Бэнге» Ап-парк (всегда нравившийся ему) Уэллс назвал Блейдсовером. Чудесный высокий холм, покрытый лесом; фасад главного здания смотрел на меловые стены Канала, как в Англии называют Ла-Манш. Много лощин, овражков, полянок, ручьев, из зарослей выходили лани – прекрасный светлый мир. Но тут же был и другой – подземный, не раз потом появлявшийся в романах Уэллса: службы усадьбы соединялись с главным зданием темными подземными переходами.
Отработав день, Джозеф Уэллс не ленился пробежать милю с лишним до Пенсхерста, чтобы успеть до темноты погонять крикетный мяч. Когда у него появилась собственная лавка, он все равно продолжал зарабатывать игрой деньги. Саре это не нравилось. «Мы должны производить впечатление обеспеченных представителей высшего слоя слуг». Может, она и не произносила таких слов вслух, но они угадывались во всем ее поведении. «По большому листу бумаги с печатными буквами, что висел у нас на кухне, я усвоил алфавит, – вспоминал Уэллс. – С него же затвердил первые девять цифр. Потом она (мать, – Г. П.) научила меня считать до ста, а первое слово, которое я написал, было «масло», причем я скопировал его со слова, написанного ею пальцем на оконном стекле». Как только Берти (детское прозвище Герберта Уэллса, – Г. П.) проявил себя в счете и в чтении, его отдали в школу некоей дремучей леди Нот и ее не менее дремучей дочки. Надежды на Герберта возлагались большие: он должен был выйти в люди и заняться мануфактурной торговлей.
7
К счастью, Берти сломал ногу.
Это случилось в семь с небольшим лет.
Некий «молодой Саттон» (определение самого Уэллса), сын владельца гостиницы «Колокол», из самых добрых чувств подхватил мальчика и подбросил в воздух. К сожалению, трюк не удался, и в жизни будущего писателя начался новый период, может, не самый плохой. Боль и неудобства, вызванные наложенными лубками, конечно, досаждали, зато сердобольная миссис Саттон, замаливая вину сына, постоянно присылала больному фрукты и ветчину, цыплят и всякие другие вкусные вещи. А самое главное, теперь читать можно было сколько угодно. Никто не пытался отнять у Берти книги и заставить его заняться чем-то более полезным. Авторов он в то время не запоминал, да и не все прочитанное являлось собственно книгами. Были, например, переплетенные в большие тома подборки журналов. Скорее всего, географических, поскольку запомнились Уэллсу китайские пагоды, отроги Скалистых гор, монахи Тибета в оранжевых одеяниях. Была «Естественная история» Вуда, полная захватывающих, пугающих подробностей. «Листая ее страницы, я узнал о занятном родстве между кошками, тиграми, львами, а в какой-то степени еще и между ними и гиенами, собаками и медведями, и мысль об эволюции начала закрадываться в мое сознание».