Перед бурей
Шрифт:
– Обещаю, - он пытается криво улыбнуться, - тебе вызвать такси? Или я могу сам довезти тебя до… - я чувствую надежду в его последних словах.
Ее не должно быть. Так будет лучше для нас обоих.
– Такси, если не составит труда, - я медленно выхожу из комнаты, продолжая ощущать его взгляд, а затем бегу.
Бегу от себя, от эмоций, переполнивших меня и давших волю слезам. Бегу от предательства, пытаясь убедить себя, что это поможет забыть. Ничего подобного.
Я оглядываю комнату, осознавая, что почти вся
«Ты свободна, Вив». Но теперь ты не рада этому.
Я не собираюсь все это брать с собой, и в итоге выхожу из спальни с пустыми руками. Медленно спускаюсь по ступенькам, слыша, как он разговаривает по телефону, вызывая такси.
Понимаю, что не хочу прощаться. Прощания дарят человеку надежду, вселяют в него веру на новую встречу, которой не должно произойти.
Несмотря на все испытания, пройденные вместе с ним, на все эмоции, я не могу больше видеть его. Это… слишком тяжело и больно.
– Машина подъедет через несколько минут, - Джеймс оказывается позади меня, но держится на расстоянии, - хочешь перекусить перед дорогой?
– Нет, спасибо, - не оборачиваясь, обуваюсь, желая, чтобы все это стало ночным кошмаром.
О какой, к черту, еде мы можем говорить, когда все вокруг превратилось в самый настоящий ад?
– Вивиан, я… - я оборачиваюсь, и парень силится что-то мне сказать, приоткрывая рот и пытаясь выговорить хотя бы слово, - мне жаль.
Грустно улыбаюсь, быстро утирая слезы, и в этот момент Мичи прижимает меня к себе, осторожно, неуверенно, но чувственно целуя солоноватые губы, вкладывая в поцелуй все свое отчаяние.
Я хочу остаться с ним. Но я не могу этого сделать. Это… сломает меня.
– Прощай, Вивиан Роуз Грей, - шепчет он тихо, осторожно коснувшись кончиком пальца моего подбородка.
– Прощай, Джеймс Мейсон, - ответив, я открываю дверь, тут же заполняя легкие свежим воздухом.
Неуверенно делаю первый шаг, надеясь, что парень передумает.
Что вновь, как в самом начале, затащит меня обратно. Немного грубо и небрежно, прочитав лекцию о том, что можно, а что нельзя.
Но этого не происходит.
Мы оба сильно изменились, и настоящий Мичи никогда не бросает свои слова и обещания на ветер.
Прождав на пороге несколько минут, почти чувствуя дыхание парня, я вижу машину перед собой и тут же подбегаю к ней, забираясь внутрь.
Не оглядываюсь, боясь, что еще одно пересечение наших глаз убьет меня.
– Сиэтл, - шепчу водителю, закрывая глаза и пытаясь унять эту бурю в груди, поглотившую и потопившую все без остатка.
***
Я смотрю на свои пальцы, едва дрожащие, немного нервно сжимающие художественную кисть, с которой, капля за каплей, на пол падает красная краска.
Этот ритмичный звук успокаивает, совсем немного, но, все же, расслабляет.
Оглядываю белоснежный, совершенно чистый холст,
Мне кажется, я неподвижно стою перед ним не менее пяти минут, просто переводя взгляд с кисти на пол и обратно на полотно.
Неуверенно провожу красную линию, очерчивая горизонт и зная, что скоро эта линия исчезнет, потерявшись под другими слоями краски. Но холст не может быть таким девственно чистым.
Проведя ровную линию, смачиваю кисть в воде, освобождая от кровавого цвета и, слегка протерев щетину тряпкой, беру новый цвет.
Сначала все было во мраке.
Веду черные полосы медленно и спокойно, ощущая точно такие же глубокие раны внутри, превращающие чувства в пустоту и растворяющие эмоции в темноте. Следом, смешивая цвета, получаю темно-синий.
Появилась надежда.
Я закрашиваю им небо, добавляя все новых цветов: мелькают оттенки оранжевого, зеленого, желтого.
Замираю, услышав незнакомый звук, отличающийся от бульканья воды или же шершавых движений кисти. Это всего лишь ветер, стучащийся в окно, пригнавший тучи, закрывшие яркое, беззаботное летнее солнце.
Смотрю на время. Прошло почти два часа, а я закрасила лишь четверть холста, постоянно погружаясь в свои мысли и воспоминания.
Беру желтоватый цвет, думая о его волосах и прогулках вдоль леса по небольшому полю, сплошь покрытому подобием пшеницы.
Это глупо, Вивиан.
Беру зеленый цвет, добавляя охры, и вспоминается военная форма. Она была слишком грубой и неудобной для того, чтобы надевать на хрупкие плечи. Уже тогда можно было обо всем догадаться, а не доходить до критической точки.
Вздохнув, переключаюсь на дальний план, взяв белый цвет и почти видя его улыбку, почти чувствуя его поцелуи, его объятия. Слишком много «почти», и белый цвет перекрывает красную линию, словно возвращая белоснежность той части холста.
Тут же добавляю черный и темно-синий, подтверждая, что не может быть ничего светлого и чистого.
Все основано на лжи.
После возвращения в семейное гнездо, пришлось многое скрыть. Но особо сильно разговаривать с родителями не хотелось. Здесь, в своей комнате, с новыми кистями и красками, было гораздо спокойнее.
Только сейчас осознаю, что рисую совершенно без музыки, сделав воспоминания своей собственной мелодией, и снова беру красный цвет.
Глупо усмехаюсь, рисуя осенний пейзаж, когда все вокруг цветет, а внутри что-то умерло, завяло, как последняя роза, лепестки которой, освободившись от оков, развеялись по ветру.
Я слышу шаги, медленные и спокойные, и сердце внезапно глупо теплится надеждой.
Он сдержит свое слово, Вивиан.
Все было сплошной иллюзией, обманом, основанном на бесконечной лжи. А эмоции, хоть в них осталась капля правды, или они тоже были не настоящими?