Перед стеной времени
Шрифт:
Поэтому за его внешними формами и под ними есть лишь мнение, мировая воля. Только ее существованием можно объяснить то, что иначе не объяснимо, а именно поражение, которое интеллект терпит не в столкновении с препятствиями, но в рамках собственных намерений. Программы меняются, иной раз на противоположные. Их отцы вряд ли обрадовались бы этому, если бы вернулись.
Суть, во-первых, в том, что мировой план масштабнее любого социального или государственного плана, и он сам контролирует планирование, исходя из оснований, недоступных любому уму. Во-вторых, эмпирический рабочий, даже если рассматривать его как мировую
С этой позиции, вероятно, можно яснее увидеть то, что предвещается метеорологическим беспокойством – частным случаем антейского беспокойства, которое, в свою очередь, понимается нами как один из симптомов инициации.
Чтобы показать это наглядно, мы выбрали электричество, но лишь в качестве аналогии, лишь для сравнения – именно так следует понимать сказанное выше. Измеримые факты, в которых здесь нет недостатка, приведены как примеры, намеки. Беспокойство, о котором мы говорим, не было бы такой мощной силой, если бы не проникало гораздо глубже любых мерил.
Ситуация была бы, конечно, иной, если бы мы имели об электричестве понятие, достойное этой великой планетарной силы, если бы наш взгляд был подобен тому, к которому стремились Гёте, Шеллинг, Фехнер. То же самое можно сказать о нашей невыносимо механизированной картине животного и растительного мира. Она требует одушевления и восполнения пробелов. Однако наше знание, как и всякое титаническое представление, ограничивается ночным видением и вытягивает из природы только ему соответствующую часть действительности.
Это неизбежно на настоящем, динамическом, участке плана, поскольку является неотъемлемой частью индустриального пейзажа и его недолговечного стиля. Перед прыжком взгляд превращается в намерение, и воспрепятствовать этому невозможно. И все же та часть природы, которую абстрактное мышление удаляет из поля зрения, не удаляется из действительности, но продолжает существовать и остается активной.
Тем, что она требует входа, и объясняется одно из проявлений мирового страха – инициальное настроение. Земля желает быть познанной целиком, с ядром и оболочками, во всей своей одушевленности. Поэтому она ищет людей, которых можно использовать как ключи. Не исключено, что с такой целью ей придется вернуться в Азию, на старую родину откровения.
Заряжение земной коры и беспокойство, сопровождающее этот процесс, который мы наблюдаем в последние двести лет, может рассматриваться в двух аспектах: мировой истории и истории Земли. Второй охватывает первый. Человек, наделенный интеллектом сын планеты, открыл у матери новую силу – одно из многих известных и неизвестных ему свойств, которыми она обладает. Он изолировал эту энергию и подчинил себе, приспособил для своих нужд. Это важный момент в системе, называемой мировой историей.
Однако в то же время происходит и нечто другое, поскольку каждый покоритель и сам бывает покорен. Та энергия, которую человек в растущих количествах извлекает из Земли, обладает
Если бы наши глаза реагировали не только на свет, но и на электрические токи и поля, мы могли бы непосредственно наблюдать великую метаморфозу. То, что наши города превратились в световые крепости, – лишь ее отблеск, ответвление. При более широких возможностях зрения мы бы увидели, как земная кора после коротких сумерек вся засияла. Под этой аурой мы различили бы светящуюся сеть, в которой все движется, переплетается, вращается. Сквозь сплошное сияние прорывались бы эманации несметного количества вулканов, распространяющих, особенно из умеренных поясов Земли, еще более яркое свечение, ослепительные потоки силы. Было бы ощутимо, что происходящее относится уже не к мировой истории, но к истории Земли, которая подчинила себе историческую картину.
Чтобы найти нечто сопоставимое с таким извержением, нам придется сильно углубиться в доисторические ландшафты. Однако новое сияние тоньше, одухотвореннее, чем магматический жар, оно дальше проникает в космос, пробиваясь сквозь покрывала материи, соединяясь со стихиями и разоблачая их ужасающую мощь.
То, что свет стал слишком ярким, почти нестерпимым, – очевидный факт. Человеческий план со свойственным ему буравящим, режущим интеллектом и суммированным историко-техническим опытом движется по узкой колее. Он приобретает провоцирующий характер, вызывая все более мощные ответы, выпадающие на его долю. Этот путь ведет в те области, где ум, понимаемый как человеческий рассудок, должен был бы сказать: «Здесь отпор слишком силен».
Это предостережение в самом деле слышно повсюду. Оно проявило себя в том унынии, которое охватило Колумба вечером 13 сентября 1492 года, когда он обнаружил отклонение стрелки компаса – прежде неизученное явление, приведшее всю команду в ужас. А затем последовало свечение моря близ острова Гуанахани.
Но даже если бы Колумб повернул обратно, Новый Свет все равно был бы открыт: «Пришел и час, и человек». То же самое и даже еще более уверенно можно сказать о нашем времени с его коллективным знанием и ответственностью, ставшей неопределяемой. Сам корабль приобрел интеллект и, нагруженный сообразно исследуемому полю, перемещается в магнитном мире, в сфере инфраинтеллектуального притяжения.
Лотреамон был первым, кто почувствовал это движение и не только определил, но и приветствовал его важнейшее условие – низвержение богов. Если Земля как прапочва, как хаос, желает открыться в новом плодородии и облачиться в новые одежды, племена богов должны кануть в пропасть – это описано Гесиодом в «Теогонии» (ст. 159–200) и повсеместно наблюдается сегодня. Однако уже у Лотреамона обозначена новая опасность: магическое оцепенение освобожденного духа Земли, которое поэт провидчески связал с техникой. Если бы Ницше, обладатель тончайшего чутья, был знаком с этим своим современником, его пути могли бы быть прямее. Лотреамон тоже рано умер, как и все, кто в XIX веке обладал даром предвидения.