Перед выходом в рейс

…Она чуть прижала записку к ладони — не так это просто, незаметно пронести бумажку и не оставить на ней отпечатков пальцев. Все равно что нести в зажатом кулаке мыльный пузырь. Ничего, она пронесет, пронесет… Если встречные, с которыми ей приходится здороваться, обратят внимание на ее кулак… Если… Не обратят, нечего им обращать, им не до нее, совсем не до нее… Здесь, в коридоре у бухгалтерии, всегда толчея, можно пронести незаметно что угодно, не только записку. Никто не обратит внимания, ясно. Да, конечно, вот дверь в бухгалтерию. Вот она и пронесет. Она сделает это. Сделает. Все, дверь открылась, надо придать лицу деловое выражение, вот так. Еще не войдя, она уже увидела: все заняты своим делом, в комнате народ. А главное, занят делом Тауров, милиционер ОБХСС, который всегда ходит по заводу в штатском. Он по-прежнему листает за столом бумажки, как и полчаса назад, когда она зашла проверить обстановку. Его плащ все так же висит у двери, на вешалке. ОБХСС — как раз то, что надо, в самый раз. Тауров ее не знает, это точно, она с ним не сталкивалась, не было повода, только видела издали. На секунду проскользнуло: может быть, все это зря? Затея с запиской, и вообще — все? Нет, не зря, не зря… Вошла, дальше все получилось как бы само собой: рука с мыльным пузырем-запиской скользнула в карман плаща, пальцы разжались, записка выпала — а она уже подходила к столу Быховской. Место выбрано точно, здесь больше народа, Быховская загорожена от нее двумя спинами. Остановившись и разглядывая одну из спин, подумала: все хорошо, никто ничего не заметил. Что ж, теперь он будет знать. Будет. Она сумела отомстить.

Подождала несколько секунд, потом, будто решив не терять зря время, повернулась и спокойно вышла в коридор.

Тауров сунул руку в карман плаща, поискал спички и наткнулся на сложенный в несколько раз листок. Подумал, вроде бы никаких записок и памяток он сегодня в карман не засовывал, единственное, что там было, — сигареты и спички. Они и сейчас здесь, сигареты в руках, спички вот, рядом с бумажкой, но откуда сама бумажка? Достал, развернул: машинопись, написано с опечатками, некоторые буквы забиты. «Тов. Тауров, займитесь форпиком [1] «Петропавловска-Камчатского», найдете золото». Никакой подписи, вообще ничего, кроме этой фразы. «Петропавловск-Камчатский» — рефрижератор, он три месяца стоял на ремонте здесь, на этом самом заводе, в плавучем доке. Ушел около месяца тому назад. «Тов. Тауров…» Выходит, написавший записку его знает. Повертел листок, пытаясь найти хоть какие-то следы, отметины. Нет, все чисто. Зубцы перфорации наверху — листок вырван из блокнота. Розыгрыш? Вряд ли. Хорошо, он подумает. «Петропавловск-Камчатский» с завода ушел, сейчас за него он уже не отвечает. Откуда в форпике может быть золото и что вообще за постановка вопроса — «займитесь форпиком, найдете золото»? Конечно, листок можно отдать на экспертизу, следы пальцев на нем наверняка отыщутся. Машинку по шрифту тоже можно определить. Оглядел территорию завода, тянущуюся вдоль южного берега бухты Золотой Рог. Производственные корпуса, трехэтажное здание заводоуправления, плавучие доки. Сейчас утро, самое рабочее время, и кажется, что на территории пусто. Да так и есть, все в цехах или на судах. Видна часть кормы стоящего в одном из плавдоков судна. Все работы ведутся внутри, снаружи только двое рабочих в подвесных люльках медленно красят борт, и движения их рук почти не видны. Пробежал текст еще раз: «Тов. Тауров, займитесь форпиком «Петропавловска-Камчатского», найдете золото». Буквы бледные, ленту на машинке давно не меняли. Где же могли подсунуть эту записку? С утра он торопился в УВД, вскочил в троллейбус, ехал всего две остановки, там? Нет, в троллейбусе не могли. В УВД? Тоже вряд ли, плащ он повесил в своей комнате, за шкафом. На работе пробыл около часа. Потом поехал сюда, на завод «Дальрыбхолодфлота». Все, больше никуда не заходил. Здесь сидел только в бухгалтерии, проверял накладные по расходу олифы при покраске. Дело пустяковое, проверка проводилась по уже переданному в суд делу, расход олифы оказался в норме. Может быть, его хотели отвлечь этой запиской от олифы? Нет, дело закончено, завода оно уже не касается. Плащ висел тут же, в комнате бухгалтерии, в углу, на вешалке, рядом с пальто и плащами сотрудниц. В сторону плаща он почти не смотрел, был занят бумагами, так что эту записку мог сунуть в карман любой желающий. Тауров попытался вспомнить хоть кого-то из входивших и выходивших из бухгалтерии. Бесполезно… Если бы он, скажем, просто сидел, а то копался в бумагах. Какие-то женщины входили, он помнит, мужчины же… Мужчин, кажется, не было. А может, были… Сидели в бухгалтерии хорошо знакомые ему люди: главный бухгалтер Ольга Павловна Быховская, ее заместитель, старшие бухгалтеры. Главный бухгалтер не вставала, остальных он видел мельком. Вряд ли это человек из бухгалтерии, скорее кто-то из входивших. Помедлив, Тауров осторожно притушил сигарету о кнехт и двинулся к заводоуправлению. Поднявшись на третий этаж, зашел сначала в отдел подготовки производства; именно в этот отдел для разбивки по цехам и видам работ поступают ремонтные ведомости по всем судам. Попросив у секретарши Вали документацию по «Петропавловску-Камчатскому», открыл титульный лист. «Петропавловск-Камчатский», транспортный рефрижератор. Стоял в четвертом плавдоке. Двадцать тысяч тонн водоизмещения. Относится к филиалу Калининградского управления Мортрансфлота, порт приписки — Дальноморск, основное назначение — перевозка рыбы и рыбопродуктов. Справка управления океанского лова, интересно. После ремонта переведен в Сахалинскую экспедицию Мортрансфлота. Сейчас ушел в Холмск, там пройдет ходовые испытания, точнее — уже прошел. Потом, после недолгого участия в осенней путине, через Индийский океан пойдет на Черное море, в Ильичевск. Форпик, форпик… Где же ведомости по форпику? Ага, вот они. Так. Ремонт питьевых танков, есть такие резервуары для питьевой воды большой емкости. Здесь, на «Петропавловске», они расположены в форпике, носовой части трюма. Вспомнил: при ремонте эти питьевые танки — «узкое место». Танки нужно периодически чистить и чинить. Ремонтники с инструментом в сам-то форпик пробираются с трудом, но в форпик пробраться мало, надо залезть в танки, вычистить их. Тауров не спеша перелистал, в который уже раз, все ремонтные ведомости «Петропавловска-Камчатского» по форпику. Судя по ним, чистку и ремонт питьевых танков выполняла ремонтная бригада из личного состава судна, контролировал работу трубопроводный цех. Все четыре танка вычищены и приведены в порядок, работа принята. И с остальными ремонтными работами по форпику все в порядке. При чем же здесь золото? Конечно, если захотеть, золото где-нибудь в форпик можно спрятать — допустим, на корпусе, в шпангоутах. Впрочем, все равно поисками этого золота заниматься придется уже не ему, а кому-то из Холмского ОВД. Сегодня же он пошлет туда сообщение.

В бухгалтерии Тауров довольно легко выяснил, кто подходил или мог подходить к его плащу. Добираясь автобусом, а потом трамваем до улицы 25-го Октября, где находилось краевое УВД, изучил составленный список. Выходило, под подозрение подпадают четырнадцать человек. Достал из кармана злополучную записку, тщательно изучил еще раз. Надо доставать контрольные шрифты от машинок… Контрольные образцы почерков… Да, без экспертного отдела не обойтись.

В УВД комната Таурова пустовала, капитана Кусова, отвечавшего в ОБХСС за предприятия общественного питания, как всегда, не было на месте. Тауров сел за стол, набросав:

«ОВД Холмска, нач. ОБХСС. По нашим данным, в форпике прибывшего из Дальноморска в Холмск транспортного рефрижератора «Петропавловск-Камчатский» может находиться золото, не исключаем контрабанду. Проведите проверку, результаты сообщите. Ст. оперуполномоченный ОБХСС Дальноморского УВД кап. милиции Тауров».

За полтора года Тауров успел изучить начальника ОБХСС Дальноморска: любви между ними особой не возникло, Черноводов казался ему излишне медлительным. Но Тауров оценил немногословность подполковника и умение ухватывать суть дела. Тауров доложил о записке Черноводову. Тот поднял глаза:

— …И откуда это взялось?

— Кто-то положил в карман плаща.

— Кто?

— Полная неясность. Думаю, случилось это на судоремонтном заводе, в бухгалтерии. Но кто постарался — увы.

— Конечно, в первую очередь интересно, что это за золото. Но и выяснить, кто положил записку, тоже не мешает. — Черноводов вернул бумажку. — Этот «Петропавловск-Камчатский» сейчас здесь, в Дальноморске?

— Нет, месяц, как ушел в Холмск. До этого три месяца стоял на ремонте, на СРЗ Дальрыбхолодфлота. Прошел испытания в Татарском проливе, сейчас помогает на путине. Потом возьмет рыбу — и в Одессу. К нам зайдет, но будет не скоро, недели через две, не раньше.

Отправив сообщение в Холмск и вернувшись к себе, Тауров облегченно вздохнул — дверь в их комнату открыта, Кусов здесь. Тот, бросив при его появлении «Привет…», продолжал что-то старательно переписывать в бланк. Предприятиями общественного питания в ОБХСС Кусов занимается не зря. Общение с работниками кафе и ресторанов — дело не простое. Но у человека талант — именно с ними работать без проколов. Тауров, сделав вид, что разбирает бумаги, сказал будто между прочим:

— Олег, придется тебе остаток дня посвятить мне.

— Не понял… — Кусов продолжал заполнять бланк.

— Надо съездить на судоремонтный и кое-что там сделать.

Кусов поднял голову:

— Какой судоремонтный, Слава? У меня еще три точки. Шутишь?

— Если тебя интересуют формальности, с Черноводовым согласовано. Но думаю, ты поможешь мне, как друг.

Кусов раздраженно откинулся на стуле:

— У тебя что, случилось что-нибудь?

— Изучи для начала. Нашел утром в кармане плаща. — Протянул копию записки. Кусов, пробежав текст, осторожно пригладил светлые усики.

— Думаешь, это кто-то с СРЗ?

— Больше некому, в другом месте просто положить не могли.

— Обыщи для начала этот «Петропавловск-Камчатский».

— Я бы с удовольствием, ушла коробка в Холмск месяц назад.

— Машинки на заводе проверил?

— Машинок там две, одна у директора, вторая в отделе, сломана. Текст отпечатан не на них. — Протянул список, — Посмотри.

Кусов бегло просмотрел список:

— Это подозреваемые, так надо понимать?

— Когда я сидел в бухгалтерии, плащ висел в углу, я был занят, на него не смотрел. Ну и записку вполне могли сунуть, там вечная толкучка. Входили при мне девять человек, плюс пятеро из бухгалтерии. Если бы я к вечеру уже имел контрольные?

— Контрольные отпечатки пальцев четырнадцати человек — работа серьезная.

— На заводе меня знают. После моего разговора в бухгалтерии там наверняка уже поднялась волна. Ты же человек деликатный, с женщинами вести дело умеешь. Пройдешь под видом командированного, пропуск я закажу.

Кусов вернулся к концу рабочего дня, несколько раздраженный. Сел, отдуваясь, открыл портфель:

— Держи. Одиннадцать отпечатков, все, кого удалось застать, конверты я надписал. Трех нет — Филадеева с этого дня в отпуске, Гусакову я так и не поймал, Гаева заболела. Этих трех, я думаю, ты найдешь сам.

Она поднялась на второй этаж, остановилась у двери. Хорошо хоть пуста лестничная клетка. За дверью нетерпеливое жалобное поскуливание. Фифи, серый дрожащий комок, единственный, кто ей до конца верен. Привычно вставила ключи в три замка: верхний, нижний, средний. В груди сейчас все как будто сдавлено. Уйдя с работы, она ходила по улицам до вечера, чтобы освободиться от этого ощущения. Нет, не отпускает. И не отпустит. Вот и сейчас что-то будто колет под самое сердце: она брошена… Брошена… Какое пустое слово, безжалостное, страшное — брошена, не нужна. Три поворота ключей, три щелчка. Открылась дверь, серый комок подпрыгнул, затыкался носом в ладони. Отстраняя собаку, подошла к окну, стала за штору боком, осторожно выглянула. «Фифи, подожди… Не до тебя… ну пусти же, дай посмотрю…» Во дворе все, как обычно, горит фонарь, светятся окна дома напротив, темнеет задний двор магазина. Вот прошли два парня, женщина… Его, е-го — нет. Она вдруг ощутила страх, липкий страх — и только сейчас поняла всю меру собственной глупости. Только сейчас она осознала: он может прийти сюда уже не как Любимый. Он может прийти совсем для другого, и она это хорошо знает. Конечно, в тот момент, в тот злосчастный момент, когда она, забравшись в подвал, отстукивала на сломанной машинке записку, она хотела только одного: отомстить. Как сладко звучало в ней тогда это слово: отомстить, жестоко расплатиться за то, что она брошена. Он не смел ее бросать, не смел. Она заболела. Этот тип представился командировочным, но у нее прекрасная память, она отлично помнит, как Любимый показал ей его однажды в ресторане. Так что она сразу поняла: милиция ее ищет, и ищет скрытно, а это все. Может быть, они и не определят, она ли написала записку, но они ее ищут, а это значит — рано или поздно они до своего докопаются. Но раз будет знать милиция, будет знать и Он. Будет, ей хорошо известно, что будет. Если же Он узнает… Если он узнает, что она выдала его — Он не простит. Она видела однажды его глаза — однажды, только однажды — и с тех пор поняла, что Он не прощает. Тогда ей даже нравилось это — знать, что Любимый не прощает.