Перед заморозками

Манкелль Хеннинг

Антон Хельге Лангоос не женился до тех пор, пока его пароходство под красно-зеленым флагом с изображением летучей рыбы окончательно не встало на ноги. В качестве презрительного жеста в сторону так называемой пароходной аристократии он выбрал жену из мест, удаленных от моря настолько, насколько это возможно в Норвегии, — из лесной деревушки на восток от Рёроса, почти на границе со шведским Херьедаленом. Там он нашел женщину по имени Майгрим — она занималась тем, что развозила по удаленным хуторам почту. Они построили в Бэруме большой дом, где она родила одного за другим троих детей. Первым был Тургейр, за ним последовали две девочки, Анникен и Хеге.

Тургейр очень рано осознал,

что от него ждут, но столь же ясно понял, что не имеет ни малейшего желания оправдывать эти ожидания. Он не понимал ни предназначенной ему роли, ни самого спектакля, ни причины, по которой главная роль досталась именно ему. Свой протест он впервые проявил еще подростком. Антон Хельге Лангоос как мог боролся с сыном, но с самого начала был обречен на поражение. Наконец он отказался от этих попыток и примирился с тем, что сын не станет продолжателем его дела. Спасла положение младшая дочь, Хеге, — она пошла в отца: та же воля, та же целеустремленность. Она заняла директорское кресло, когда ей было двадцать два года. Именно в то время Тургейр с некой отчаянной целеустремленностью начал свой долгий путь в пропасть. Он рано пристрастился к спиртному и наркотикам, и, несмотря на то, что Майгрим прилагала нечеловеческие усилия, чтобы его спасти, все было напрасно — ни дорогие клиники, ни столь же дорогие психологи и психотерапевты помочь ему не могли.

В конце концов случилась катастрофа. На Рождество Тургейр вручил родне подарки — тухлые свиные ножки, старые покрышки, грязные булыжники, и попытался поджечь себя, сестер и родителей. Попытка не удалась, и он бежал из дома, чтобы никогда не возвращаться. Доступ к деньгам у него был, и он просто исчез. Когда истек срок его паспорта и он не стал его обновлять, его объявили в международный розыск. Но как можно найти человека, ночующего в ржавой мостовой опоре в Кливленде? Он несколько раз менял банк, сменил все, кроме имени, и у него по-прежнему на счету было около пяти миллионов норвежских крон, когда он встретил человека, представившегося ему Богом и Спасителем.

Разумеется, не все эти сведения содержались в принесенных Джеком бумагах. Но буквально при второй встрече все в той же ржавой опоре он вытянул из Тургейра всю его биографию. После этого, как истинный спаситель, он вытащил Тургейра Лангооса из канавы. У него появился первый апостол.

Но я не заметил его слабости, подумал он, — припадков бешенства, приводящих к неуправляемому насилию. Он пришел в ярость и изрубил женщину на куски. Но в этом есть и свой плюс. Одно дело — жечь зверье на кострах, и совсем другое — убить человека. И очевидно, Тургейр не подведет. Теперь, когда кончаются ритуалы с принесением в жертву животных, настает очередь человеческих жертв.

Они встретились на вокзале в Истаде. Тургейр приехал поездом из Копенгагена — за рулем ему было трудно сосредоточиться: сказывались последствия его прошлой жизни. Спаситель его иногда сомневался, все ли в порядке у Тургейра в смысле логики, предусмотрительности и здравого смысла после стольких лет, проведенных в канаве.

Тургейр выкупался, это тоже входило в обряд — совершить ритуал омовения перед жертвоприношением. Он как-то объяснял Тургейру, что все написано в Библии. Библия была их карта, их лоция. Это было важно — поддерживать чистоту. Иисус постоянно мыл ноги. Нигде, правда, не сказано, что он мылся весь, но мысль совершенно ясна — выполнять Божью волю надо с чистым, благоуханным телом.

У Тургейра в руках была его черная сумка. Незачем было спрашивать, что в ней, — он знал и так. Тургейр уже доказал, что в случае чего он готов действовать на свой страх и риск. К примеру, эта женщина, которую он изрубил. Это вызвало совершенно ненужный им шум. Об убийстве трубили газеты, рассказывали дикторы. То, что они наметили, пришлось на два дня отложить. Он считал, что Тургейру лучше всего отсидеться в его убежище в Копенгагене.

Они пошли к центру, свернули у почты и остановились у зоомагазина. Продавщица была совсем юная, когда они вошли, она ставила на полку кошачий корм. Тут стояли клетки с хомяками, котятами, птицами. Тургейр улыбнулся, но промолчал — ему не хотелось демонстрировать свой норвежский акцент. Пока Тургейр осматривал помещение, прикидывая, как он будет действовать, его Спаситель купил пакет семечек для птиц. Потом они дошли до театра и свернули к лодочной пристани. День был жаркий, лодки, несмотря на то, что уже начался сентябрь, сновали взад и вперед.

Это был тоже ритуал — вода должна быть близко. Как-то они встретились впервые на берегу озера Эри. С тех пор, намечая что-то важное, они всегда искали местечко на берегу.

— Клетки стоят тесно, — сказал Тургейр, — я поливаю их бензином со всех сторон, кидаю зажигалку, и через несколько секунд все будет пылать.

— А потом?

— Потом я кричу: Gud krevet! [23]

— А потом?

— Я иду налево, потом сворачиваю направо. Не медленно, но и не быстро. Останавливаюсь на площади и проверяю, не следит ли кто за мной. Потом иду к киоску напротив больницы, где ты меня будешь ждать.

23

Воля Божья! (норв.)

Они замолчали и посмотрели на входивший в гавань деревянный баркас. Мотор немилосердно тарахтел.

— Больше животных не будет. Наша первая цель достигнута.

Тургейр Лангоос встал было на колени прямо здесь, на причале. Но он молниеносно схватил его за руку и удержал:

— Никогда на людях.

— Я забыл.

— Но ты спокоен?

— Я спокоен.

— Кто я?

— Отец мой, мой пастырь, мой Спаситель, мой Бог.

— А кто ты?

— Первый апостол. Меня нашли на улице в Кливленде и вернули к жизни. Я — первый апостол.

— А еще кто?

— Первосвященник.

А я когда-то был башмачником, делал сандалии, подумал он. Я мечтал о совсем ином и в конце концов бежал, бежал от чувства стыда за собственную неспособность реализовать свою мечту. А теперь я крою на свой лад людей, как когда-то кроил подметки, стельки и ремни.

Было уже четыре часа. Они прогулялись по городу, присаживаясь то тут, то там на скамейки. Оба молчали — говорить больше было не о чем. Время от времени он косился на Тургейра. Тот был совершенно спокоен, сосредоточен на задании.

Легко сделать человека счастливым, подумал он. Он вырос в богатом доме, избалованный сынок богатых родителей и в то же время несчастный ребенок, не умеющий найти свою дорогу в жизни. А я сделал его счастливым, я оказал ему доверие.

Они переходили с лавки на лавку до семи вечера. Магазин закрывался в шесть. Он проводил Тургейра до угла, где была почта. Вечер был теплый, на улицах полно народу. Это хорошо. Когда начнется пожар и возникнет паника, никто не запомнит их лиц.

Они расстались. Он быстро дошел до площади и обернулся. В голове его словно бы тикали часы. Сейчас Тургейр взломал дверь фомкой. Вошел, прикрыл сломанную дверь. Прислушался. Поставил сумку на пол, достал пульверизаторы с бензином… Достал зажигалку… Он услышал негромкий хлопок, за домом, отделяющим зоомагазин от площади, что-то блеснуло, и повалил дым. Он отвернулся и быстро ушел. Не успел еще дойти до условленного места, как завыли сирены.