Передайте в «Центр»
Шрифт:
Видя, что дело затягивается, Дзукаев решил пойти ва-банк.
— Слушайте, Тарантаев, все, что вы тут рассказали, представляет для нас некоторый интерес. Однако зачем вы увиливаете от прямого ответа: почему вы перебрались в этот город следом за Бариновой? Чем плох был Смоленск? Или это связано с новым заданием Курта? — и, держа в памяти рассказ полковника Федорова, добил Тарантаева: — Брандвайлер ведь не раз приезжал в Смоленск, когда работал в германском посольстве, в Москве. Разве вы это не знали?
— Нет… — растерялся Тарантаев.
— И Баринова не говорила?
— Не говорила… Да я и не знал тогда, вот как перец господом богом!
— А когда было это ваше “тогда”? Слушайте, я думаю, пора выкладывать. Начистоту. Чего мелочиться? Мы с вами уже полдня крутимся на одном месте, надоело, честное слово Вы сильно надеетесь на то, что трибунал учтет ваши чистосердечные признания, а сами постоянно недоговариваете, умалчиваете правду. Только время затягиваете… И учтите, очень дорогое для Bat время! Нам, в конце концов, торопиться некуда. Мы можем и подождать, а вам ждать больше нельзя. Я почти уверен, что трибунал не примет во внимание такую вашу искренность. Вы курите?
— Нет, не курю.
— Вот и берегите здоровье. Разрешаю вам в последний раз подумать и снова все рассказать о Бариновой, все. Тарантаев. И о том, когда и как вы стали германским агентом, и какие задания выполняли. Последний раз спрашиваю, и передаю дело в трибунал.
Образовавшуюся паузу прервал требовательный зуммер телефона. Дзукаев, уже забывший о его существовании, несколько удивленно взял трубку и услышал взволнованный голос Рогова. Саша говорил торопливо, будто задыхающийся бегун.
— Докладываю, товарищ… Казбек! Алло! Алло! Снова вышел в цвет, алло! Бегу к вам!..
— Ты где? — закричал в трубку Дзукаев. — Неужели нашел?
— В госпитале! Сейчас буду!
— Оставайся там, сейчас мы сами приедем! Послышался треск, и связь прервалась.
Дзукаев увидел, как сразу насторожился арестованный. Взгляд его беспокойно заметался по лицам следователей. Дубинский все понял и даже привстал из-за стола, сверля глазами майора. Но Дзукаев усилием воли взял себя в руки и, сохраняя максимум внешнего спокойствия, почти небрежно, но с нотками торжества в голосе сказал:
— Товарищ следователь, отправьте арестованного в подвал! Ступайте, Тарантаев! — и с маху хлопнул ладонью по столу. — Все!
Ах, если б это “все!” не вырвалось у него! Позже Дзукаев анализировал события этого дня и нигде не видел ошибок. Он последовательно и твердо загонял Тарантаева в угол и уже почти уверен был в ожидаемом финале. Он просто упустил из виду, что даже заматерелому убийце всегда надо оставлять надежду хоть на малюсенькую лазейку. Но своим неожиданным эмоциональным взрывом он как бы поставил точку и дал иное направление развернувшимся событиям. Окрыленный удачей Саши Рогова, он не обратил внимания на резкую смену настроения у Тарантаева. Напротив, он буквально ерзал от нетерпения, глядя, как арестованный медленно и словно отрешенно читал протокол допроса.
Дубинский открыл дверь и позвал Одинцова. Боец вошел и остановился у притолоки. Автомат висел у него на груди и руки спокойно лежали на ложе и кожухе ствола. Одинцов сдержанно зевнул. Тарантаев оглянулся и понял, что это за ним. Он долго, как бы раздумывая, подписывал листы допроса, потом так же неторопливо встал, окинул всех присутствующих мрачным взглядом исподлобья. Задержавшись на Елецком, презрительно хмыкнул и пошел к двери, косолапо ступая и сутуло пригнувшись, будто огромная обезьяна.
Буквально через минуту в коридоре с гулким треском ударила автоматная очередь.
Все онемели, а через мгновенье Дзукаев мчался по длинному коридору и в голове его колоколом билось: “Ушел! Ушел!..”
Поперек лестницы, ведущей в подвал, раскинув руки, лежал навзничь Тарантаев, а у стены, скорчившись и привалившись к ней боком, — Одинцов. Со всех сторон сбегались люди. Минуту спустя лежащих окружила толпа. Дзукаев пробился в центр, наклонился над арестованным и сразу все понял: мертв, его грудь была буквально разорвана выстрелами в упор. Майор машинально дотронулся до него и тупо посмотрел на запачканную кровью ладонь. Повернулся к Одинцову. Боец лежал, крепко прижимая к себе автомат и неестественно запрокинув голову. Его немигающие глаза были широко раскрыты. Из полуоткрытого рта тянулась по щеке кровавая ниточка. Рядом на полу валялась белесая, выцветшая на солнце пилотка.
Кто-то истошно крикнул: “Санитар!” Прибежала Татьяна, присела возле Одинцова, попробовала оттащить его от стены, несколько рук тут же помогли ей. Русая голова Одинцова с мокрым, прилипшим ко лбу чубчиком, словно булыжник, стукнула по каменному полу. Девушка ойкнула и сунула под нее свою сумку. Потом она обвела непонимающим взглядом окружавших ее и прошептала:
— Убили его.
Все замерли. Стоявшие медленно стягивали пилотки, фуражки. Татьяна вскочила и надрывно крикнула:
— Он убил его, гад!
Этот вопль будто оборвал что-то внутри у Дзукаева. Он повернулся, прошел сквозь невольно расступившуюся толпу и остановился, будто уколовшись о жесткие, прищуренные глаза Елецкого. Майор покачал головой и сокрушенно развел руками.
— Пойдемте, Иван Исмайлович, — неожиданно мягко предложил Елецкий. — Мы тут не нужны. Ушел все-таки, мерзавец, от суда нашего… Но, насколько я понял, нашлась мадам?
— Баринова-то? — как о постороннем предмете спросил Дзукаев. — Нашли ее… Я сейчас еду в госпиталь. За ней. А вы отдыхайте, Дубинский обеспечит.
— Послушайте, майор, нам с вами необходимо поговорить, причем не откладывая дела в долгий ящик.
— Может быть, — нетерпеливо перебил Дзукаев, — позже, когда я вернусь?
— Не хотелось бы оттягивать… А что, в машине нельзя?
— Но вы же понимаете… я еду не в игрушки играть. Там всякое может случиться.
— Помилуйте, майор, что может произойти? А потом, я вовсе не собираюсь вам мешать.
Дзукаев неопределенно пожал плечами.
— Н не знаю… — протянул он. — Впрочем, как хотите. Едем сейчас… Виктор! — позвал он Дубинского. — Займись, пожалуйста, здесь, — он кивнул в сторону Тарантаева. — Я тебя очень прошу…