Передряга

Сербин Иван Владимирович

Ствол пистолета описал в воздухе плавную дугу и тупо уставился Ивану в грудь.

— Соседи услышат выстрел, — произнес тот, глядя на убийцу снизу вверх. — Прибегут люди. Тебя схватят.

Убийца усмехнулся, но тускло, потерянно.

— Пусть, — медленно ответил он и добавил: — Мне всё равно.

— Постой, — сипло выдохнул Иван. — Подожди…

— Не надо слов…

* * *

«Я отчетливо увидел, как побелел палец, вдавливающий спусковой крючок. О чем подумал в тот момент? Кто его знает. Как-то не заметил. Что-то такое мелькнуло…

Стрелять, когда пистолет не на боевом взводе, довольно сложно, это вам скажет всякий, кто имел дело с оружием. Тем более когда в руках не слабенький „ПМ“, а мощная девятимиллиметровая „беретта“. Какой-никакой, а шанс. Что ни говорите, а несопротивление смерти — безумно жалкая штука. Согласны? Вот видите.

Рука, сжимающая пистолет, едва заметно дрожит, и ствол ходит ходуном. Курок приподнимается. Спусковой крючок проделал уже половину пути. Я бросаюсь вперед в тот самый момент, когда звучит выстрел.

С трёх шагов невозможно промахнуться, правда?..

Теперь я лежу на полу, прижимаясь щекой к жесткому ворсу, чувствую, как кровь выплескивается из раны тягучими толчками, смотрю на расплывающуюся у лица темно-вишневую лужу и вспоминаю о том, чего мне жаль больше всего…»

* * *

«Вы никогда не замечали, с чего начинаются серьезные неприятности? Я вам скажу. С ерунды. С мелочи, которой абсолютно не придаешь значения. Дальше нарастает лавинообразно. Не успеваешь оглянуться, а на тебя уже со скоростью локомотива несется огромный снежный ком. А начиналось-то все со снежка. Знакомо? Мне тоже.

Этот случай не был исключением…»

* * *

День начался похмельно-развязно. Сначала затрезвонил телефон. Не закурлыкал, а затрезвонил гундосо-издевательски. Иван закряхтел, переворачиваясь с боку на бок, не открывая глаз, рванул трубку и, конечно, опрокинул стакан с выдохшейся «фантой» на ковер. Прорычал остервенело, желая только одного: пусть бы этот гад, которому не спится под утро, оказался рядом. Дать бы ему как следует трубкой по башке, чтобы не будил занятого человека, не отрывал от дел…

— Уже не сплю!

Больше всего он боялся услышать довольный ржач кого-нибудь из ребят. Олежки или Валеры. Эти двое мастера на подобные дурацкие розыгрыши.

— Иван, — раздался в трубке резкий, без тени сонной медлительности, голос. — Это Пётр. Доброе утро.

Иван открыл глаза, откинул одеяло, сел, коснувшись босыми ступнями прохладного паркета. Это хоть немного отогнало сон.

Рассвет за окном только-только продирал опухшие со сна глаза. Ничего себе утро. Сказал бы уж: доброй ночи…

— Ну и?.. — спросил Иван, скрывая могучий зевок.

— Не запряг, — лаконично отреагировал Пётр.

Иван вздохнул и подпёр подбородок рукой. Злиться у него не было сил. Вся злость выплеснулась в первом страдальческом вопле. Паркет быстро согрелся, ногам стало тепло. Голова, заполняемая свинцом сна, вновь начала тяжелеть, и дрема примостилась на согбенных вековой сутулостью режиссерских плечах.

— Петя, если это всё, то я, пожалуй, прилягу. Люблю поспать, особенно когда мне не мешают.

— Нет, не всё, — отрубил тот. — Ты должен быть в половине одиннадцатого на «Пушке», у памятника.

— И поэтому ты звонишь… — Ивану потребовалось приложить значительное усилие, чтобы оторвать подбородок от ладони. Он поднес к глазам будильник, одно временно пытаясь сфокусировать взгляд на циферблате, — в половине шестого утра?

— Я за городом. Люди рано уходят, и я вместе с ними. Так получилось.

— Мог бы и извиниться.

— Что ты говоришь? Плохо слышно.

— Ладно, проехали. — По собственному опыту Иван знал: извинений от Петра не дождешься ни при каких обстоятельствах. Если даже по его вине мир перевернётся вверх тормашками, Пётр лишь пожмёт плечами и буркнет: «Я не виноват. Так получилось». Или вот как сейчас: «Что ты говоришь?» Ну не любит он извиняться. Не в его это привычках. — Так что мне делать на «Пушке»-то?

— Ждать. Я подъеду вместе с одним человеком. Есть серьёзный разговор.

Иван поморщился. Будучи человеком коммуникабельным, он не жаловался, даже если предстояло тащиться к черту на рога. Обычно. А уж «Пушка» — не Московская область, но сегодня синоптики обещали дождь.

Иван открыл один глаз и туманно взглянул в окно, одновременно досматривая вторым мирный седьмой сон. Небо, расплескавшееся по запылившемуся за лето стеклу, было цвета водопроводной воды — странно ржавое с серыми разводами то ли туч, то ли ночи, то ли копоти. Гнусно. Будет дождь. Не ошиблись синоптики. Они вообще насчет бед и катаклизмов редко ошибаются.

— Петь, дождь ведь обещают…

— Зонт возьми.

— Да я не о том… Может, лучше встретиться в офисе?

— Он не может. У него мало времени.

Иван снова тяжело вздохнул, на что собеседник отреагировал адекватно:

— Не ной.

— Ладно, приеду.

— Не забудь только.

Он явно не испытывал мучительных угрызений совести по поводу подстреленного на излете чужого сна.

«Не романтичный все-таки Пётр человек, — подумал Иван. — Не романтичный».

— Приеду на час раньше, — рявкнул он.

В смысле — хотел рявкнуть. Получилось как-то слишком уж неубедительно. Вяло, засыпающе. «Рие а ас аше». Конец цитаты.

— Давай-давай, — согласился Пётр и повесил трубку.

* * *

Синоптики не только не ошиблись. Они милосердно занизили масштабы грядущей катастрофы. Дождь оказался не просто дождем, а ливнем, с ураганным ветром и нервными проблесками молний, рассекающих желто-лиловое небо. Прохожие, поднимая воротники плащей и торопливо раскрывая зонты, спешили укрыться от пронзительных и холодных ливневых струй. Одни заскакивали в подъезды, другие — в магазины, третьи поднимали стекла собственных автомобилей. Но и те, и другие, и третьи одинаково поглядывали на небо: скоро ли закончится водяная свистопляска?