Переговоры
Шрифт:
– Дайте нам описание, – сказал Уильямс, – И это значительно облегчит вашу дальнейшую жизнь.
Среднего роста, среднего телосложения. Возраст ближе к пятидесяти. Грубое лицо и манеры. Голос малоприятный, явно родился не в Лондоне. Волосы рыжеватые, может быть парик, но высокого качества. Во всяком случае, он был в шляпе, несмотря на жару в конце августа. Усы темнее волос на голове, возможно, наклеенные, но тоже высокого качества. И затемненные очки, не солнцезащитные, а просто голубые в роговой оправе.
Три человека провели еще два часа с полицейским художником.
Следователь Уильямс принес портрет в Скотланд-Ярд, как раз перед завтраком и показал его Найджелу Крэмеру. Тот отнес его в девять утра в комитет «КОБРА». Беда была в том, что этот портрет мог подойти к любому человеку. И здесь нить обрывалась.
– Мы знаем, что после Сайкса над фургоном работал другой, более квалифицированный механик, – сказал Крэмер комитету. – И специальный художник сделал надпись фруктовой фирмы «Барлоу» на бортах. Фургон должен был где-то храниться, в гараже с условиями для сварки. Но если мы обратимся к общественности, похитители узнают об этом, могут запаниковать и скрыться, убив Саймона Кормэка.
Было решено дать описание преступника во все полицейские участки страны, но не сообщать об этом прессе и общественности.
Эндрю, «Энди», Лэинг провел ночь, просматривая записи банковских операций, приходя все больше и больше в изумление, пока перед самым рассветом его удивление не сменилось растущей уверенностью в том, что он был прав и никакого другого объяснения быть не может.
Энди Лэинг был главой группы по кредиту и маркетингу в отделении Инвестиционного банка Саудовской Аравии в Джидде, института, созданного правительством страны для того, чтобы управлять астрономическими суммами денег, циркулирующими в этих местах.
Хотя банк принадлежал Саудовской Аравии и совет директоров состоял, в основном, из граждан этой страны, служащие были в подавляющем большинстве иностранцы, работающие по контрактам, и самым большим поставщиком служащих был нью-йоркский «Рокман-Куинз» банк, который и послал Лэинга в эту страну.
Он был молод, усерден, сознательно амбициозен, хотел сделать хорошую карьеру в банковском деле, и ему нравились условия работы в Саудовской Аравии. Оклад его был выше, чем в Нью-Йорке, у него была хорошая квартира, несколько знакомых девушек из американской колонии в Джидде, его не волновал запрет на спиртное, и он хорошо ладил с коллегами.
Хотя главный офис банка находился в Эр-Рияде, основная масса операций проводилась в Джидде, деловой и коммерческой столице Саудовской Аравии.
Обычно Лэинг покидал банк, белое здание с амбразурами, более похожее на форт иностранного легиона, шел по улице до отеля Хьятт-Ридженси, чтобы пропустить стаканчик. Так и было около шести вечера предыдущего дня, но сегодня у него были еще две папки, которые надо было закончить, и чтобы не оставлять их на следующее утро, он решил задержаться на часок.
Итак, он все еще сидел за своим столом, когда старый араб-курьер прикатил свою коляску, полную распечаток с банковского компьютера и стал раскладывать соответствующие документы по кабинетам для работы на следующий день. В документах отражались операции, совершенные различными отделами банка за прошлый день. Старик аккуратно положил кипу распечаток на стол Лэинга, кивнул ему и удалился. Лэинг крикнул ему вслед «Шукран!», он гордился своим вежливым отношением к саудовскому обслуживающему персоналу, и продолжил работу.
Закончив свой труд, он взглянул на новую кипу бумаг и почувствовал раздражение: ему принесли не те документы. Это были отчеты о вкладах и снятиях денег со всех крупных счетов в банке. Это была сфера менеджера по операциям, а не отдела кредитов и маркетинга. Он взял бумаги и пошел по коридору в пустой кабинет своего коллеги, мистера Амина из Пакистана, менеджера отдела операций.
По пути он посмотрел на документы и что-то в них привлекло его внимание. Он остановился, вернулся назад и стал просматривать документы страница за страницей. И на каждой он увидел один и тот же прием. Он включил свой компьютер и вызвал счета двух клиентов. Прием был тот же самый.
К утру у него не осталось никаких сомнений, что это был крупный обман. Совпадения здесь исключались. Он положил распечатки на стол Амина и решил при первой возможности слетать в Эр-Рияд и лично поговорить с главным управляющим, американцем Стивом Пайлом.
Когда Лэинг возвращался домой по темным улицам Джидды, за восемь часовых поясов к западу комитет Белого дома заслушивал доктора Николаса Армитэйджа, известного психиатра, который только что пришел в Западный флигель из Административного здания.
– Джентльмены, я должен сказать вам, что шок подействовал на первую леди сильнее, чем на президента. Она все еще принимает лекарства под наблюдением ее врача. У президента несомненно более сильный характер, хотя, боюсь, уже видно, что он испытывает стресс, и признаки родительской травмы, вызванной похищением, становятся довольно заметными и у него.
– Какие признаки, доктор? – спросил Оделл без всяких церемоний.
Психиатр, не любивший, когда его прерывают, чего никогда не случалось во время его лекций, прокашлялся.
– Вы должны понять, что в таких случаях у матери есть допустимый выход для чувств – слезы и даже истерика. Мужчина же часто страдает сильнее, испытывая кроме естественного беспокойства за похищенного ребенка, сильное чувство вины, считая себя в какой-то степени ответственным, что он должен был сделать что-то большее, принять больше предосторожностей, должен был быть более предусмотрительным.
– Но это нелогично, – возразил Мортон Стэннард.
– Мы здесь говорим не о логике, – сказал доктор, – Мы говорим о симптомах травмы, усугубляемой тем, что президент был – да и сейчас тоже – чрезвычайно близок своему сыну и очень сильно любит его. Добавьте к этому чувство бессилия, невозможность чем-либо помочь. До сих пор, пока нет контакта с похитителями, он фактически не знает, жив его сын или нет. Конечно, еще слишком рано говорить, но состояние его не улучшится.