Переход
Шрифт:
Гриша поставил на парту локоть и подвесил за крючок большого пальца челюсть. Он слушал, а живот голодал, свернувшись ледяным червём. Цветов вспомнил, как Жора разговаривал с трудовиком, как они опоздали в столовую, лицо его сморщилось, как от кислого, а очки приподнялись на сжатом морщинами носу. Он отсчитал шесть часов без еды, но ещё будет английский. «Зато хорошо сегодня пили пиво. Пиво очень питательное. Однако есть хочется. Лучше не думать о голоде. Если бы не пил пиво, остались бы деньги покушать, но тогда бы, во-первых, не посидели бы с Сашей, кроме того, Иван купит, но как-то не хочется. То есть хочется, но нет времени идти. То
Глава шестая
– Дэвид, ты идёшь домой?
– Нет-нет, мне нужно заходить учебный отдел.
– О`key, good by!
– До свиданья! Не забудьте учить слова.
– Всё же забавно слушать исковерканный русский.
– А ему смешно слушать исковерканный английский.
– А мне произношение не нужно. Я своим доволен, кому надо, так поймёт. Главное знать грамматику, – говорил Жора, медленно надевая длинную чёрную куртку с верёвочками на поясе и по подолу, пока его ждали у дверей. У подола Жора еле завязал, так чтобы большой бант свободно болтался между колен, зато верёвку на поясе затянул так, что ниже талии куртка топорщилась пышной юбкой, а выше надулась богатырской силой.
На улице во мраке моросил дождь. Студенты шли по тёмной улице, между стенами домов, освещённых выбитой мозаикой окон. Они проходили по кругу фонарного света и исчезали в темноте. Их лица побелели у аптечной витрины, пожелтели у длинного состава света, разделённого тенями перегородок. На мокром асфальте пульсировало, словно сердце, голубое слово «Диета». Они вошли во двор, словно на дно глубокой чаши: вокруг стены, освещённые окнами, внизу темно, словно чашу спрятали в сундук, – в редкие щели проникает свет, горит квадратными чешуйками.
На мерцающем, как новогоднее дерево проспекте вместе с мокрым шумом дороги налетел ветер, полез за пазуху. Гриша застегнул до горла пальто, поднял воротник, выставил голову вперёд, ускорил шаг, чувствуя телом, как рассекает влажный поток воздуха. Все шли молча, прижав подбородки к груди, стараясь скрыться от дождливого встречного ветра. Наташа с Катей обнялись под зонтом, по-летнему пёстро разделённому на красную, синюю и жёлтую трети. Только Жора, временами замолкая под сильными порывами ветра, который ел слова, говорил, поворачивая раскрасневшееся лицо:
– Вот погодка для мужчины! Такая погода мне нравится!
В метро постояли, отогреваясь в тепле, стягивая перчатки, разматывая шарфы, потирая для тепла руки, и ждали, когда уедет состав, куда зашёл Семён с друзьями.
Сели на сиденья в пустом вагоне. Вошли двое молодых людей, коренастых и крепких, одетых в летние белые кроссовки, голубые джинсы и синие куртки. Не снимая плоских чёрных кепок, они прошли мимо студентов на пустые места, осматривая с ног до головы девушек, не замечая ребят. На сиденье они о чём-то перешёптывались, улыбались. На следующей остановке, с платформы они осмотрели студентов, криво улыбаясь.
– Не понравились мы ребятам, – улыбнулся Цветов.
– Справедливости ради отметим, как и они нам.
– А мы им понравились, – сказала Катя.
– Это бесспорно.
– Отловить их где-нибудь, да отлупить, чтоб не пялились.
– Что случилось, Жора? Откуда столько агрессии? – под арочками бровей увеличились серые глазки Ивана.
– Надо проводить профилактику, очищать общество.
– Откуда же такие решительные меры?
– Из мести за Алексея.
Вскоре все разошлись по лучам своих путей, Цветов остался один.
Сначала голова была пуста. Потом вспомнился досрочный экзамен, что скоро сдавать; затем, что завтра Кристина обязательно придёт в институт. Он улыбнулся тому, как с Сашей начал день, как тяжело, после разлуки начинался разговор, словно с трудом открывалась дверь на старых петлях, высушенных ржавчиной; но как приятно было почувствовать прежнюю дружбу.
Мысль завершилась, остальные поглотил прожорливый голод, мгновенно опустошив голову.
На улице, привычно не замечая дороги, он шёл быстрее и быстрее, подгоняемый холодом и голодом. Во дворе подумалось, что дома не садились ужинать, ждут его. От этого вдруг стало приятно жить, и неожиданно сильно захотелось очутиться дома.
В подъезде пахло рыбным супом, было сыро, тепло и тихо. Гриша раздражённо слушал, как медленно сползает кабина лифта, дребезжа и постукивая. Неясно бормотал мотор, словно заговаривался человек в бреду. Цветов разматывал сырой шарф, расстёгивал пальто. Наконец, двери перед ним раскрылись, и вдруг, словно хлопнула книга со стола, глухо ударила входная дверь, за ней ещё одна, и с каждым шагом приближая Цветова к бешенству, по лестнице медленно стали подниматься шаги. Цветов не задумавшись, привычно поставил ботинок между створками дверей, которые словно часы, каждые шесть секунд съезжались, ударяли в ногу, и отъезжали обратно. – Подождите, пожалуйста! – искорёженный старостью голос скривил Грише лицо.
Подошла Зинаида Гельмановна, старушка, которая жила этажом ниже. В лифте она спросила об институте. Цветов вежливым голосом рассказал. Она заключила, что в её жизни институтские годы были одними из самых интересных. Гриша согласился, она вышла, вежливо попрощавшись, пожелав удачи.
«Зачем выспрашивает? Неужели интересно знать, чем живу, или интересуется из необходимой вежливости добрососедских отношений?»
– Привет, – мама задержалась перед дверью со слоёным тортом из кремовых тарелок, – как в институте?
– Как обычно.
– Мой руки, будем кушать.
В гостиной на диване лежал отец, распрямляя спину, которая за день уставала и к вечеру болела. Лена сидела в ногах, как сестра у постели больного. На экране телевизора неправдоподобно ярко светились труп на мокром асфальте, врач в белом халате, на корточках у разбитой выстрелом груди, с помидорным пятном поражённой мишени, рядом апельсиновый чемоданчик, группка милиционеров, в фуражках и чёрных куртках, а за бело-жёлтой лентой, прыгающей в ритуальном танце на ветру, толпа зрителей под зонтами.